Из материных писем Фромбергер знал о смерти отца — тот почил около десяти лет назад. Если мать жива — как она обрадуется сыну! Тем более осознавшему истинность католической веры.
А вдруг всё именно так и сложится? Он вернётся домой, будет учить детей... а потом съездит в Мюльхаузен за Альмой и привезёт её в свой родной дом.
Войско Карла V продолжало двигаться по левому берегу Эльбы, неуклонно преследуя князя Иоганна-Фридриха. Оставался последний непокорный город, и это был Виттенберг — родной город бакалавра.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Альбрехту казалось, что он проснулся от долгого кошмара. Он стоял на рыночной площади перед ратушей, глядя на две башни городской церкви, знакомые с детства. Огромные серые, с мрачными стрельчатыми окнами и удивительно изящными, игрушечными маковками, они будто разглядывали его, спрашивая: где тебя носило, негодный мальчишка?
С колотящимся от волнения сердцем бакалавр вошёл в переулок, ведущий к кварталу ремесленников. Его окликнул солдат на латыни:
— Стой. Туда нельзя.
— Франсиско, это же я, ваш писарь! — ответил Альбрехт по-испански. — Не помнишь, как тебе письмо писал?
— Не узнал. Иди, конечно. А что там? Хорошая таверна?
— Мать у меня там живёт... надеюсь, — объяснил Альбрехт.
Город сдался только вчера. Императорские войска ещё патрулировали улицы. Бакалавр подошёл к родному дому. Тот почти не изменился, только стены сильно облезли. Фромбергер взялся за дверное кольцо...
— Ну кто там опять? — раздался надтреснутый голос. — Нет ничего у меня. Ходят и ходят! Кто же защитит бедную вдову?
— Мама! — крикнул Фромбергер, чувствуя, как намокают глаза...
Они сидели в гостиной, жуя чёрствые булки. Мельник, напуганный войной, прятался и не молол уже вторую неделю. Фрау Фромбергер, совершенно седая и сморщенная, не отрываясь, смотрела на сына.
— Услышала Пресвятая Дева мои молитвы, вернула тебя! — повторяла она, уже в который раз.
— Можно сказать, меня вернул сам папа, — задумчиво произнёс Альбрехт, — ведь новый орден, в который я пытался вступить, подчиняется напрямую понтифику.
— Ах, от этих монахов так мало толку! — отмахнулась мать. — Народ и нынешних-то не жалует, а тут ещё новых придумывают... Но как я рада, что ты у меня такой образованный! Грамотные в большом почёте. Книжки теперь не пишут, а печатают да сразу продают на рынке. Вон и твой дружок, Людвиг, как вернулся, сразу печатню свою открыл.
— Людвиг! Он здесь?! — вскричал Альбрехт. — Где его печатня?
— На Линденштрассе, — голос фрау Фромбергер сделался обиженным. — Как же так: ты не успел приехать и опять бросаешь мать?
Бакалавр увидел товарища ещё издали. Тот запирал калитку, собираясь уходить. Он почти не изменился за эти годы, оставаясь таким же поджарым. Только прыщи исчезли, появились морщины, и волосы начали седеть. Последнее придало ему солидность, даже некое благородство.
— Людвиг! — заорал Альбрехт и кинулся обниматься.
— Фром-бер-гер! — испуганно отбивался тот. — Ты хочешь меня задушить?
Они пошли в таверну, полную испанских солдат.
— Ганс, будь добренький, пусти нас в комнатушку, — тихо попросил Людвиг хозяина. — Видишь, друг приехал, двадцать лет не виделись.
— Отчего не пустить, — отозвался тот, — вы не эти иноземные изверги. Что творят! Я жену с дочками дома запер. А у тебя как...
— Нам очень нужно поговорить, Ганс! — Людвиг выразительно посмотрел на держателя таверны.
Они уселись за стол в маленькой каморке, куда тут же принесли огромный кувшин пива и блюдо жареной колбасы.
— Вот я и дома! Даже не верится! — восклицал Альбрехт, отпивая пиво. — Что со мной было! Не поверишь, я ведь нашёл этого проповедника. Но он великий человек. Ты представляешь, он преобразил весь Рим. Все проститутки у него бросили своё занятие, шьют и вяжут. Беспризорники собраны в приюты, обучают их лучше, чем в богатых домах. Он заступился даже за евреев. А ещё его ученики миссионерствуют по всему миру. И всюду основывают бесплатные коллегии. Одна уже есть у нас — в Кельне. Будут и другие.
— И зачем нам папистские коллегии? — спросил Людвиг. — Почему тебя это так радует?
— Да какие же они папистские? Там просто высокий уровень образования. Кстати, сам отец Игнатий не позволил усиливать инквизицию в Германии.
— Я посмотрел бы, как он это позволил, — пробормотал Людвиг, но Альбрехт не слушал. Непрерывно потягивая пиво, он продолжал говорить:
— Отец Игнатий имеет колоссальное влияние на Павла III. Колоссальное!
Людвиг почесал приплюснутый нос, немного скособоченный после давней драки в Айзенахе.
— Как, говоришь, называется его орден? Это в Риме?
— Общество Иисуса. Конечно, в Риме. Отец Игнатий обладает даром влиять на всех, с кем общается. И знаешь, получается, я ведь тоже каким-то образом поучаствовал в судьбе Германии, беседуя с ним. Теперь он постоянно молится за нашу страну и ходатайствует за нас перед папой. Думаю, Альма поймёт меня. Кстати, ты знаешь что-нибудь о ней?
Людвиг медленно покачал головой:
— Ничего. Я ведь давно уехал из Мюльхаузена. А ты всё любишь её?
Альбрехт налил себе из кувшина. Долго пил. Когда оторвался от кружки — комната поплыла перед его глазами.
— Разум-меется... люблю... — он икнул. — Она ведь такая ... художница.
Бакалавр хотел сказать что-то совсем другое, но ещё мог сдерживаться.
— Ты думаешь, она до сих пор ждёт тебя? — поинтересовался Людвиг. — Фромбергер, не будь ослом. Двадцать лет — целая жизнь. Почему ты считаешь, что вправе забрать её у Альмы?
— Она вышла замуж? — Альбрехт попытался пристально посмотреть на товарища, но сам не выдержал взгляда и снова отхлебнул пива. — Ты знаешь? Не в-ври мне, тов-варищ...
Давно стемнело. Несколько раз заглядывал Ганс.
— Пора идти, Альбрехт. — Людвиг помог ему выбраться из-за стола. — Я провожу тебя до матушки.
— Не-ет! Нельзя расстраивать пьяным видом мою бедную мать. Тов-варищ, умоляю, дай переночевать у тебя, я на крылечке, калачиком...
Людвиг раздумывал.
— Зачем же на крылечке, — наконец сказал он, — в печатне есть две кровати. Я там и ночую, когда не успеваю к своим старикам за реку.
Они пришли в двухэтажный дом на Линденштрассе. Людвиг зажёг яркую масляную лампу, усадил товарища за стол в комнате с печатным станком, принёс откуда-то пиво в глиняной кружке с отбитой ручкой.
— Я обязательно найду её! — твердил Альбрехт. — Если вышла замуж, отобью у мужа. Знаешь, все эти годы я постоянно думал о ней, представлял, как она рисует за нашим Urtisch...
