Лойола нарушил молчание:
— Подходит время твоей мессы, Пьер. Вы помните, сегодня пятнадцатое августа, день взятия на небо нашей Пресвятой Матери. Невозможно найти лучшее время для нашего замысла. Дорогой отец Фавр, проси Её о нас, когда будешь поднимать Гостию.
Они поднялись на холм, вошли в маленькую полутёмную часовню и начали зажигать свечи.
Иниго собрал друзей в круг, посмотрел каждому в глаза:
— Вам не страшно? Ведь обеты, данные Богу, нельзя отменить, даже если про них знаем только мы.
— Дон Игнасио, — попросил Хавьер, — объясните только ещё раз... Бобадилья так и не понял, зачем нужен обет послушания папе?
— Затем, что люди несовершенны. Каждый может впасть в грех, и наставник тоже. Но избрание главы Церкви происходит не по людским законам. Поэтому, если мы хотим как можно меньше исказить Божий замысел, — мы должны служить папе, и никому другому.
— А вы его видели хоть раз в жизни? — спросил Бобадилья. — Многие вроде бы не в восторге...
— Я не видел его, — спокойно ответил Лойола, — мы даём обет служения главе Церкви, а не человеку. Дабы достичь истины во всяком предмете, мы всегда должны быть готовы поверить: то, что нам представляется белым, на самом деле — чёрное, если так решит церковная власть.
После чтения Евангелия все семеро принесли обеты. Три обычных монашеских — бедности, целомудрия, послушания, и четвёртый — особого послушания папе. Все причастились.
— Ite, missa est (Идите, месса совершилась), — привычные слова прозвучали в устах Фавра с особой значительностью.
И так же значительно ответили все остальные:
— Deo gratias (Благодарение Богу).
Новая «компания Иисуса» начала своё существование. Теперь студенты стали не просто друзьями, но «общниками». Они больше не могли жить, как придётся, но призывались к строгому служению. Они будут добиваться возможности жить и проповедовать в Иерусалиме. Если до 1539 года «общникам» не удастся проникнуть в землю Иисуса и закрепиться там, они отдадут себя в распоряжение того, кто занимает Его место на земле.
* * *
На следующий день Лойола не смог посетить занятия. Он чувствовал страшные боли в желудке, похожие на те, которыми страдал в Манресе.
— Пойду позову врача, — предложил Фавр.
— Не стоит. Ничего нового не происходит, — слабым голосом возразил Иниго, — у меня всегда болит желудок, просто сейчас больше обычного. Можно и перетерпеть.
Терпеть он умел, но боли не проходили. Лекаря всё же позвали. Он выяснил, что заметное ухудшение произошло с переездом в Париж. Задумался, глядя на измученное лицо больного.
— Вы ведь родом из Гипускоа? Люди, выросшие в горах, часто страдают на равнине. Пожалуй, разумнее всего будет прописать вам в качестве лечения пребывание на родине.
Иниго возмутился:
— Ну нет, куда это годится? У меня здесь слишком много дел.
Несколько месяцев он пробовал лечиться настойками и микстурами, но ничего не помогало. Из-за боли он уже не мог сосредоточиться на учёбе.
Снова позвали врача. Лойола спросил его:
— А вы точно уверены в целесообразности моей поездки?
Тот недоумённо пожал плечами:
— Всё в нашей жизни зависит от Бога, разве вы не знаете?
— Знаю, — сказал Иниго, продолжая пристально смотреть на лекаря. Тот отвёл взгляд и ответил со вздохом:
— Думаю, поможет.
Воодушевившись, больной позвал товарищей:
— Как я сразу не догадался? Мне необходимо ехать в Аспейтию. (Так назывался его родной город). Я слишком много там натворил в юности, теперь нужно исправлять.
Приготовления к отъезду захватили его целиком. Даже боль отступила. Он хотел ехать как можно скорее, несмотря на зиму. Незадолго до отъезда друзья предупредили его о дурных слухах, распространяемых в Париже. Говорили о ереси «Духовных упражнений». Кто-то опять вспомнил аутодафе. Теперь, по утверждению сплетников, деревянную фигуру Игнатия сожгли уже не только в Алькале, но и в Саламанке.
Придётся сидеть и ждать вызова инквизиции, — с досадой сказал Иниго друзьям.
Но никто и не думал вызывать его.
— Может, лучше просто уехать потихоньку? — предложил Хавьер.
— Ни в коем случае! Ты не знаешь инквизиторов. Совесть у них вообще не приживается. Придётся идти выяснять самому. В любом случае суда нужно добиться прежде, чем на него вызовут!
Он взял рукопись «Духовных упражнений» и пошёл к главному парижскому инквизитору Валентену Льевену. Этот человек часто присутствовал на коллегиальных диспутах и пользовался известностью у студентов.
Иниго решительно вошёл в инквизиторский кабинет, ответил отказом на предложение сесть и начал, постукивая посохом от возмущения:
— Обо мне дурно говорят в Париже. Подозревают в ереси меня и моих друзей.
— Только вас, — успокоил Льевен. — Мне показалось это пустыми сплетнями, и я не дал делу хода.
— Спасибо, но не дать ход пересудам вы не в состоянии. Кривотолки множатся, до добра это точно не доведёт. Я требую суда!
— Зачем вам суд? Ничего плохого не будет. Идите домой.
Иниго возмутился:
— Домой? Чтобы потом меня снова приковали цепью за ногу, как тогда в Саламанке? У меня сейчас слишком много дел, сидеть в тюрьме некогда. И быть сожжённым также не входит в мои планы.
— Да никто не собирается вас жечь! — отмахнулся инквизитор. — Поверьте, есть дела поважнее.
— Вот спасибо! — обрадовался Лойола. — Я ухожу. Только дайте мне справку.
— Что? — инквизитор опешил. — Какую ещё справку?
— Об отсутствии ереси в «Духовных упражнениях», — и он протянул рукопись Льевену. Тот, растерявшись, взял её и полистал.
— Ну и как вам? — с любопытством спросил Лойола. — Хорошие упражнения, правда? Ну ведь скажите, хорошие?
— Хорошие... — неуверенно согласился инквизитор. — Но справок мы не даём. Нет.
Иниго прочертил посохом на полу малопонятный знак:
— Значит, не даёте?
Валентен покачал головой.
— А сколько вы собираетесь сидеть в вашем кабинете? — вопрос прозвучал весьма решительно.
— А зачем вам?
— Я сейчас приведу нотариуса. Мы с вами ещё раз побеседуем при нём, а он всё зафиксирует. Против этого возразить вы не сможете.
— Хорошо, — согласился инквизитор и вдруг спросил: — Скажите, вы не мечтаете создать новый монашеский орден?
— Как-то не думал об этом, — ответил Лойола, открывая дверь. — Ну, я отправляюсь за нотариусом.
Письмо студента Альбрехта Фромбергера своей возлюбленной в Мюльхаузен. Отправлено 15 декабря 1532 года из Саламанки.
