Она даже ходить по приемной старалась на цыпочках, когда ее начальник выкрикивал именно эту фразу. Это могло означать только одно – следствие зашло в тупик. И сам Гришин, и его секретарша, и помощник – все это понимали.
Помощник понимал, но соглашаться не спешил.
Безысходность Гришина именно всегда и выплевывалась этой коронной фразой: потому что больше некому. Если он так говорил, значит, дело – дрянь.
Если некого было подозревать и призывать к ответственности, срочно требовалось из-под земли достать того, кто хоть каким-то боком соприкоснулся с происшествием или преступлением. Хотя бы просто потому, что жил напротив или проходил в тот момент мимо. Никакие доводы о случайном совпадении он слушать не желал.
– Потому что больше некому…
– Потому что больше некого…
И так далее и тому подобное.
Теперь вот прицепился к подруге покойной. Вынь да положи ему задержание на сорок восемь часов. А с чего, спрашивается?
– С какой стати она вернулась раньше срока из своего дома отдыха, а? – надрывался Гришин сегодняшним утром на совещании. – И алиби опять-таки у нее нет! И главное – завещание на нее оформлено! Это с какой стати?!
– Так больше, может, некому, – высказал помощник свою точку зрения, сам того не желая, повторяя любимую фразу своего начальства.
– Ага, как же, некому, умник! – Гришин почуял подвох и покосился на молодого помощника. – У нее мужиков полон дом был. А подругу она сразу после похорон мужа из дома выпроводила. И видеть больше не пожелала. Так с какой стати ей на нее наследство оформлять? И алиби у той нет, это-то ты понимаешь или нет?!
Помощник, конечно же, понимал, но…
Но если следовать логике старшего коллеги, то алиби нет у одной трети населения планеты. Каждый из этой трети может вечером прийти домой, запереться в своей квартире, сесть перед телевизором и не звонить никому, и на глаза никому не попадаться. И не у всякого есть нужда пойти по соседям с просьбой о куске хлеба или стакане сахара.
– Пусть так, – почти соглашался Гришин, и тут же снова: – А зачем она все же раньше времени из санатория прикатила?
– Из дома отдыха, Михаил Семенович, – поправил помощник. – Ездил я туда, тоска смертная, а не отдых. Ей наверняка сделалось там одиноко, вот она и уехала.
– А к кому от одиночества прикатила, если муж ее в командировке, а? Что скажешь? Чем возразишь?
Здесь возразить было нечего. И помощник угрюмо молчал. Он, конечно же, не особо верил, что Ирина способна была на такое преступление. Чтобы вдеть голову подруги в петлю, подруги, с которой дружила не один год… Из-за каких-то квадратных метров…
Нет, чудовищно как-то. А с другой стороны, было в ее поступках что-то странное.
– И отпечатков ее в квартире погибшей полно. Что смотришь? – непонятно чему радовался Гришин. – Так что закрывать надо дамочку. Хотя бы на сорок восемь часов надо закрывать. А там посмотрим, как она будет врать и изворачиваться.
Ирина не врала. Она повторяла всякий раз одно и то же – то есть говорила чистую правду. То есть почти чистую правду. Она утаила, что провела ночь в квартире Александра потому, что ее дом в ту ночь был занят ее мужем и его любовницей. Об этом умолчала. А во всем остальном – слово в слово – чистейшая правда. На всех допросах. И всякий раз с удивлением обнаруживала, что слов ее почти никто не слышит. Этот отвратительный Гришин Михаил Семенович вроде бы уже утвердился в какой-то одной ему ведомой мысли и планомерно подтасовывал ее показания. Он даже протоколы записывал за ней совершенно не так, как она излагала. Слова вроде бы были те же, но вот в предложения они складывались как-то чудовищно неправильно. И Ирина отказалась их подписывать, чем вызвала новую волну недовольства Гришина Михаила Семеновича.
– Будешь до суда у меня тут париться, подруга! – рыкал он, потрясая в воздухе стопкой протоколов, где не было ее подписи.
Через сутки после ее задержания ей разрешили увидеться со Стасом.
Ее долго вели по бетонному коридору, выкрашенному стандартно: стены в рост человека темно-синим, то, что выше, – в белый цвет, включая потолок. Провели через пару решетчатых ограждений, ввели в тесную камеру. Почти точную копию той, где ее содержали. С той лишь разницей, что здесь не было унитаза, умывальника и кровати. Стояли один стол, пара стульев и скамейка возле входа.
Стулья по обе стороны стола они заняли с мужем. На скамейке приземлился охранник.
– Ириша, что происходит?! – дребезжащим от переживаний голосом тут же спросил Стас. – Что, черт побери, происходит вообще?! Я приезжаю, а тут такое!!! Жена в тюрьме! Ее подруга в морге! Как все это понимать?!
– Я не знаю, Стас. Думаю, все разъяснится. – Она искренне полагала, что так оно и будет. – Это какое-то невыносимое недоразумение. Я была дома и тут…
– Когда ты была дома, милая?! Когда?! Почему ты приехала раньше срока из дома отдыха? Приехала, а мне не сообщила! Какого это было числа, ну! Сейчас хотя бы не соври!
Его глаза впивались в ее лицо ужасными колючками. Они требовали рассказать ему правду. Хотя наверняка ее ему уже доложили услужливые парни в погонах. Стас, разумеется, сопоставил дату ее приезда и собственного отъезда в Питер и понял, что…
Что если она, уехав из загородного дома отдыха, не вернулась этим же вечером домой, то его жена ночевала… И где же, черт возьми, она ночевала?!
Спросить напрямую он ее об этом не мог. Он бы выдал себя тогда с головой, но вот сомневаться, обвинять, догадываться и ревновать имел полное право. И гремучая взвесь всех этих тайных чувств приносила ему невероятные страдания. Его просто корежило, когда он сидел на казенном стуле напротив нее в комнате для свиданий. Нет, один раз он все же осмелился и спросил:
– Ты вернулась домой этим же вечером, как уехала оттуда?
– Ну да, а как еще?
Ирина посмотрела на него со злым вызовом. Она будто подначивала его: ну давай, давай, спроси, где я ночевала.
– Дома была? – спросил он все же, вильнув взглядом куда-то в сторону.
– Дома, а где же еще! – Она даже глазом не моргнула, соврав ему, не выдержала и спросила с подвохом: – А что? Где, по-твоему, я могу еще ночевать? К Наташке мне путь был заказан. Больше мне идти было не к кому.
– Ну-ну… – ухмыльнулся Стас недобро и глянул на жену так, что той моментально захотелось обратно в камеру. Никогда бы она не могла подумать, что он может смотреть на нее с такой ненавистью. – Только менты вот с чего-то думают иначе. Считают, что вернулась ты из-за подруги своей. И дома ты не ночевала, а была у нее.
– Ну они, допустим, считают не совсем так. У Натальи в вечер убийства был мужчина.
– Да ну! – Он ошарашенно заморгал. – Мужчина у Натальи?! Так она же совсем недавно овдовела.
