Интервьюера не было видно. Перед глазом кинокамеры неотрывно находится герой, Азраил. Профессиональный герой, каковым он считает себя сам, и герой видеозаписи материала, позднее вошедшего в книгу «Назад в темные века». Азраил скрещивает руки на груди, многозначительно кладет на колени автомат «узи».
— А разрешено ли воину ислама пользоваться автоматом, изготовленным во враждебном государстве Израиль? — подначивает Исмаила Бегаева собеседник, в котором по мягкому старинному, истинно русскому, произношению нетрудно угадать Питера Зернова. За время пребывания в России Зернов поднаторел в современной великорусской лексике, но произношение ему не удалось сменить.
Азраил пожимает плечами, рисуясь крепкими мышцами, обозначившимися под формой цвета хаки. Военного цвета. Исмаил признает цвет хаки своим цветом — ведь есть в нем и зелень ислама, и грязная примесь тяжелого труда войны…
— Наши враги, это, нарочно нас выставляют темными, вроде технически безграмотными. Это все неправда. Технику мы берем любую, какая нам подходит. Вот религию и идеологию перенимать не станем, это у нас все будет свое. Мы несем слово Аллаха, сидя за рулем бэтээров. Раньше это делали верхом на арабских скакунах. Ну и что? Время такое просто, что нужен бэтээр. К сути это не относится.
— А если Аллах так всемогущ, разве он нуждается в бэтээрах?
— В Коране сказано, — разъясняет Бегаев, — что если ты открыл неверному слово Аллаха, а он не обратился, то можешь его убить, потому что жить ему больше незачем. Он сделал свой выбор. Он уже в аду.
Турецкий остановил пленку. В глазах резало от напряжения более чем трехчасового просмотра. А ведь еще есть книга! В своей документальной книге «Назад в темные века» Питер Зернов оказался более увлекателен для читателя, чем умеют быть некоторые беллетристы. Питер умел на диво точно подбирать героев. Судьба Исмаила Бегаева, одного из чеченских полевых командиров, так же как судьба героя книги «Сицилиец у власти» Валентина Корсунского, была и исключительна, и типична.
…В начале шестидесятых годов истекшего жестокого века белокурый ангелочек Исмаил сидел за одной партой с черноволосыми и плосколицыми сверстниками — в Казахстане, куда его родителей депортировали по сталинскому приказу, вместе со всем народом, осужденным за сотрудничество с гитлеровцами. Голубые глаза Исмаила были прозрачны и устремлены в мечтательную даль. Рожденный на казахской земле мальчик никогда не видел Чечни, но, вдохновленный родительскими рассказами, которые от тоски по родине превращались в поэмы и песни, он писал на оборотной стороне последней страницы тонкой ученической тетрадки в клеточку: «Чеченское сопротивление. Чеченское нападение».
Рядом с надписями — выведенные детской рукой картинки. Это была его игра, которой он ни с кем не делился: совершать воинские подвиги в воображаемом мире: верхом на арабском белом скакуне нападать на дома вот этих сытых равнодушных казахов, забирать добычу — ковры, оружие, игрушки. А если будут сопротивляться — голова с плеч. Так поступали герои сказаний его родины. Так поступали настоящие герои. Все они забирали в набегах драгоценности и домашнюю утварь, но никто не снисходил до того, чтобы сделать собственными руками какой-нибудь предмет, за исключением верной сабли; все они угоняли отары овец, но никто овец не пас. Пасти овец — занятие рабов. В рабов нужно обращать неверных: они единственно и годятся на то, чтобы работать. В семье Бегаевых не принято было совершать намаз, так что слово «неверный» выступало скорее в качестве фигуры речи — малопонятного, но явного оскорбления. Поэтому проповеди учительницы о пользе и величии труда маленький Исмаил выслушивал с осознанным не по годам презрением.
Чего, кроме презрения, заслуживала училка? Говорит о том, какую пользу приносит учеба, а сама, окончив институт, сидит в этой глуши, учит глупую ребятню. У нее нет мужа, нет детей, хотя ей уже за двадцать — по меркам чеченских семей, перестарок.
Она ходит на танцы и подпирает там стенку, в своей накрахмаленной юбке, и вздрагивает, когда в ослепи тельной улыбке на нее сверкнет белоснежными зуба ми кто-нибудь из старших братьев Исмаила. У молодых парней-чеченцев — своя компания, которую все боятся, и русские, и казахи. Вырастет Исмаил — непременно будет в такой компании вожаком. А может, тогда они уедут в Чечню, и что-нибудь изменится, и сбудутся его заветные мечты.
А учительница, дочь ссыльнопоселенцев, которой пострадавшие родители внушили жалость ко всем угнетаемым и обиженным, не в силах проникнуть за фасад этих голубых глаз, этого ясного мальчишеского лба. Она растроганно думает о том, что Бегаев — ребенок трудный, но умненький: когда сосредоточится, щелкает примеры по арифметике, как семечки. И при этом — полное отсутствие стимулов учиться! Чем его привлечь к учебе: честолюбием, открытием перспектив, которые дает образование в Советской стране?
Эта педагогическая задача оказалась не под силу учительнице начальных классов. Но к восьмому классу с Бегаевым произошло чудо: он всерьез взялся за ум и, обгоняя отличников, выбился в лучшие ученики. Что с ним стряслось? Он резко повзрослел — в практическом смысле. Он вдруг увидел, что братья, за исключением конфликтов с милицией, ничего не достигли и им не светит ни вырваться из этой степной дыры, которую он ненавидел всей душой, ни возвыситься до местных хотя бы партийных начальников — царьков районного масштаба. Чтобы добиться чего-нибудь путного, надо было мотать отсюда подальше, а возможность мотать отсюда подальше давал «пятерочный» аттестат. Детскую мечту корректировали обстоятельства: Исмаил Бегаев, получив аттестат и паспорт, вступал во взрослую жизнь как добропорядочный гражданин.
В Москве Исмаил Бегаев объявился как абитуриент, а позднее — как студент юридического факультета. Диплома он так и не получил: проучился недолго, однако достаточно для того, чтобы ознакомиться с преступным миром. Его структурой. Его методами действия. Его связями… Беспристрастное наблюдение окружающей действительности подтверждало, что для получения места в жизни честным путем нужно долго и тщательно вкалывать, и не факт, что, когда ты ценой лишений доберешься до цели, тебя не ототрет кто-то другой, менее прилежный и талантливый, но с крупной волосатой лапой в верхах. А в уголовном мире можно рискнуть — и выиграть. Воображенный Исмаилом в детстве образ джигита, живущего войной и грабежом, начал приобретать современное воплощение.
Отважный и ловкий чеченец также не остался в преступном мире Москвы без внимания. Его взяла под крылышко нарождающаяся преступная группировка выходцев с Кавказа… Относительно роли Бегаева в уголовном мире Москвы восьмидесятых годов мнения биографов расходятся: представители общества, которое позднее получило название чеченской мафии, воспевают его смелость, которая помогла ему достичь такого влияния, что он на равных конкурировал с самим Отари Квантришвили. Уголовники других национальностей настроены скептически: «Кто, Бега? Дак он к Старику близко подойти не смел, не то что ручкаться… Много о себе понимает!» Суровое прозвище Азраил еще не вошло в обиход, и Бегаеву приходилось довольствоваться полуоскорбительным Бега, которое соединялось с русским словом «бегать» и другими малогероическими ассоциациями. Хотя от опасности Исмаил не бегал! Тому свидетельство — две ходки в зону, что по российским уголовным меркам вызывает уважение. Не привились, нет, не привились еще на отечественной почве, пропитанной насквозь Достоевской максимой «пострадать надо», американские мерки, согласно которым преступник успешен настолько, насколько ловко ему удается улизнуть от наказания! Но это так, к слову, для доказательства того факта, что в некоторых отношениях чеченец Исмаил Бегаев, пребывавший в Москве более десяти лет, был абсолютно русским.
