Валентина промолчала и о сношенной детской обуви, и о собственном зимнем пальто с облысевшим мехом, понимала, как важно приучить мужа к тому, что много зарабатывать — хорошо. «Он перестанет жалеть о прежней работе, — надеялась она, — полюбит новую. Ну и что же, что он прежнюю так любил, ведь сам решил, что с двумя детьми этого заработка нам не хватит…» Он еще веселился, покупая телевизор, старался показать, что жизнь налаживается. Они оба старались показать, что жизнь налаживается… Валентина щелкнула красной кнопкой пульта. Экран засветился.
— Продолжается расследование убийства главного редактора журнала «Мир и страна», — ворвалась в их кухню диктор, с модной стрижкой и напористой англоязычной манерой, делавшими ее похожей на негритянку. Экран заполнила фотография, слегка размытая, как бывает при сильном увеличении: мужское лицо, открытое и ясное, с крупными чертами, рыжеватые волосы зачесаны назад, не скрывая намечающихся залысин; различаются даже веснушки на крыльях носа и на щеках.
— Красивый мужик, да? — с вызовом спросил Егор.
— Так себе, — ответила Валентина, — средне. Таких много.
— А по-моему, мужик что надо. Бабы на таких вешаются.
На заднем плане их разговора быстро журчали слова: «В качестве версии рассматриваются мотивы мести со стороны тех, кто стал объектом расследований Питера Зернова…»
— А по-моему, все просто, — закинув голову так, что выступила кадыкастая небритая шея, расхохотался Егор. — Мужики с такими носами — они всегда бабники, уж ты поверь. Нос и член у мужчин очень похожи. Если у мужика нос на семерых рос, одному достался, да еще если на конце такая вот шишкастая загогулина с подвыподвертом, будь уверена, что этот звономуд обожает член совать в любую дыру. А ведь в России это дело опасное. В один прекрасный момент, ежели совать и совать, можно и досоваться.
— Ты мне надоел, Герард. — Настоящее имя Егора, которым он давно уже пользовался только в официальных документах, обычно возвращало его в рамки вежливости. Но сегодня он был неуправляем.
— А тебе, Валька, такие носы нравятся? Нет, ты скажи, нравятся, да? Ты говори, не стесняйся.
— Ну отстань, Егор! Чего ты ко мне прилип со своим Зерновым?
— А-а, так, значит, я к тебе прилип со своим Зерновым? Ты считаешь, что это мой Зернов? А я тебе скажу, если хочешь, чей это Зернов…
— Если хочешь, говори, — позволила Валентина, замершая, словно деревянная.
— А я вот возьму и скажу, — куражился Егор, растягивая удовольствие. В выражении его глаз и дыхании не было ни капли алкоголя, и от этого становилось еще противнее. Валентина терпеть не могла пьяного мужа, но муж, который играет роль пьяного, был невыносим. Что-то новое вспыхнуло в душе. Она его… она его… ненавидит?
— Говори! — Валентина подскочила с табурета, развернулась лицом к Егору и встала, покачиваясь, как кобра, которая собирается напасть, тугая и безжалостная. Егор опешил. — Говори, чей был Питер Зернов?
— Н… не знаю… — Демонстрация силы жены, обычно тихой и подавленной, вынудила Егора сбавить тон.
— Нет, знаешь. Ну так чей же он был?
— Не знаю, Валечка, не знаю! — Отодвигаясь от наступающей на него Валентины вместе с табуретом, Егор прижал руки к груди. Вот уже спина прижалась к стене: дальше не отодвинуться. — Это следователь знает… а нам-то с тобой откуда…
«Ма-ам!» — донесся из комнаты истошный двухголосый рев: мальчишки опять что-то не поделили. Валентина тряхнула головой с рассыпавшимися волосами, словно опомнилась, и, бросив последний уничтожающий взгляд на мужа, выбежала из кухни. Егор остался сидеть, прислонясь к стене. То он ухмылялся, то чесал в затылке, то тихонько бормотал: «А ну его! А, пусть!» Привычки разговаривать с собой у него раньше не отмечалось…
Вбежав в детскую, все еще с тяжело бьющимся сердцем, Валентина увидела две зареванные мордочки, обращенные к ней. Каждый из сыновей доказывал свое, но злоба их была одинакова. Сыновья были редкостно похожи на отца, словно отпочковались от Егора, а Валентина не принимала никакого участия в их появлении на свет. Несмотря на внешнее сходство, на мальчиках лежал скорее отпечаток личности Валентины: отец фактически не занимался их воспитанием, а мать постоянно была рядом, когда они в ней нуждались, болела их неприятностями, вникала в их игры. Они привыкли, что это всегда бывает так… Но сегодня вышло иначе. Не слушая того, что ей кричали дети, Валентина подхватила за шиворот старшего, Владика, и отпустила ему несколько крепких затрещин пониже спины. Та же участь постигла и младшего, Даню. Мальчишки заревели снова, но теперь для их слез имелся весомый повод.
— Одного побила за то, что начал, — сухо объяснила Валентина, — а другого за то, что не уступил. И чтоб я вас больше не слышала.
Когда Валентина, торопливо застегнув пальто, дергала застрявшую «молнию» на сапоге, Егор сделал попытку удержать жену, которая, по его мнению, сорвалась с цепи и невесть чего натворить может. Он загородил дверь:
— Валя, ты чего? Ты зачем это? Ты куда?
— Подышу свежим воздухом. — Валентина независимо отодвинула его с дороги так, что, несмотря на превосходящую силу, сопротивляться он не посмел, и уже с лестничной площадки гулко, родив трагическое эхо, бросила:
— Надоели вы все!
Вот так, экстравагантно, непредсказуемо, она ускользнула, оставив своих троих мужчин в тревоге.
Каждый приписывал себе нервный срыв Валентины. Каждый был прав — и неправ.
Стремительным шагом Валентина шла по ночной, освещенной голубоватыми и желтыми огнями магистрали. Ветер трепал и набрасывал на лицо волосы, которые она не позаботилась прибрать. Заколка осталась дома, на полу кухни… Черт с ней, с заколкой! Черт с ней, со всей ее жизнью! Валентине не привыкать: она любила поздние прогулки еще в те далекие дни, когда в порядке вещей были для нее вот такие растрепанные прически. И растрепанные волосы, и возвышенные чувства, и желание любви…
Двадцатидвухлетняя студентка Историко-архивного Валя Князева отчаянно веселилась на вечеринке в честь дня рождения подруги Оли, служащей налоговой инспекции. Тоненькая, гибкая, с волной рыжеватых волос, поднятых дыбом при помощи лака, Валя весь вечер была в центре внимания: надувала воздушные шарики и разбрасывала их над головами гостей, рассказывала анекдоты, танцевала то с одним, то с другим. Она стремилась насытиться весельем, прежде чем настанет время возвращаться в их с мамой двухкомнатную квартиру, полную книг, тишины, комнатных растений и одиночества. После того как Валина мама развелась с ее отцом, который беспробудно пил, она Так и не вышла замуж. Когда подрастающая дочь начинала спрашивать ее о семейной жизни, о любви, мама пугалась и отвечала со смущенной улыбкой: «Ну, тебе это рано… Погуляй, пока молодая». Валю смешило такое отношение. Конечно, обжегшись на молоке, дуешь на воду, но ведь у Вали все будет по-другому! Она-то уж никогда не выйдет замуж за алкоголика. Но на самом деле пусть мама понапрасну не дрожит: Валя пока не собирается замуж. Просто она любит иногда потанцевать.
