Очуметь же можно, думала Соня, будто ее руки по локоть в крови. Настоящие преступники и то вряд ли такими почестями пользуются. Должно быть, сильно уважает в ней ее порочность этот Снимщиков, раз прислал сразу двух конвоиров. Уважает и радуется благополучному исходу такого пустякового дела, завязанного на ее меркантильном интересе.
У-уу, сволочь! Какая же сволочь!!! Чем бы таким омрачить его радость, а? Может, в обморок у его ног упасть, или в истерике забиться, чтобы стереть хотя бы на день приятную смешинку в его карих глазах.
Снимщиков, на удивление, был чрезвычайно серьезен, если не сказать, зол. Карие глаза не улыбались, а, напротив, казались печальными.
Может, совесть его замучила, вяло позлорадствовала Соня, буквально падая на предложенный стул.
– Доброе утро, – поприветствовал ее Олег Сергеевич без намека на любезность.
Она молча кивнула. Не потому, что не желала с ним разговаривать, а потому, что просто сил не было, всю ночь проговорила, не закрывая рта.
– Вы подумали? – коротко спросил Снимщиков, не глядя на нее, а тупо глядя в стол, на котором ничего не лежало сейчас, даже чистых листов бумаги.
– О чем? – на всякий случай поинтересовалась Соня хриплым безжизненным голосом.
– О том, чтобы подписать чистосердечное признание, – так же не поднимая на нее глаз, продолжил развивать свою мысль Олег Сергеевич.
Так ведь и сказал – не написать, а подписать, будто оно у него уже заранее было заготовлено, лежало сейчас в верхнем ящике его стола и дожидалось своего часа.
– Об этом не может быть и речи, – произнесла она с достоинством, как ей показалось.
– Да? А почему?
Он пододвинул все же себе под руку чистый лист бумаги и взял в руки шариковую ручку, будто собирался написать за нее все, от чего она отказалась.
Он вообще вел себя сегодня как-то странно. И выглядел уже не таким лощеным и удачливым, и не в его глазах было дело. Он сам весь был каким-то пришибленным. Будто это не она, а он всю ночь промаршировал по тесной сырой камере, и теперь у него совсем не было сил даже на то, чтобы хорошо выполнять свою работу.
– Потому что я не виновата! Потому что я не совершала того, в чем вы пытаетесь меня обвинить! То есть спихнуть на меня ваше нераскрытое убийство у вас не получится, вот! – выпалила Соня на одном дыхании, не забыв добавить про себя вдогонку несколько непечатных слов из своего ночного монолога.
– Вот так, значит, да… – промямлил Снимщиков как-то неуверенно и тут же засуетился, сделался шустреньким.
И в стол слазил, и бланк какой-то оттуда достал, и что-то быстро-быстро начал писать в нем. А после протянул этот результат своих трудов и пояснил с явным, кажется, облегчением:
– Коли так, то ступайте.
– Куда?
Соня взяла из его рук бумагу, но прочесть, как ни старалась, не смогла, буквы сноровисто ползали по серой бумаге хлеще жирных мокриц, в обществе которых она провела минувшую ночь.
– Домой ступайте, уважаемая Софья Андреевна. У вас на руках пропуск. Все. Вы свободны! Ступайте же!
Он глядел на нее теперь, но уж лучше бы, как прежде, буравил глазами стол. Столько откровенной неприязни было в его взгляде.
Он ей не верит, поняла Соня. Не верит в то, что она невиновна. Почему тогда отпускает? Что его заставило? Правильнее, кто заставил? Может быть, в этом-то и кроется причина его неприязни! Ему приказали, и ее приходится отпускать, невзирая на его нежелание и подозрительность.
Непонятно с чего, она вдруг расстроилась. Радоваться бы тому, что уже минут через двадцать будет дома, а она расстроилась едва не до слез из-за этого весельчака Снимщикова, который вдруг перестал быть улыбчивым и ни в какую не хотел ей верить.
Неужели ей было так важно его мнение?! Мнение человека, который минувшую ночь провел в мягкой теплой постели, после того как ее отправил ночевать в карцер, полный гадких насекомых и непонятного происхождения тварей, издающих прямо-таки душераздирающий писк.
Черт его знает, что за чувства ее обуревали за три минуты до обморока. Может, как раз надвигающееся беспамятство и бередило ее попранное самолюбие, но, выходя в коридор, Соня для чего-то обернулась на него от двери и сказала:
– Что бы вы ни думали, Олег Сергеевич, я этого не делала.
Может, и так, может, и так, носилось в его накалившихся от свалившихся неприятностей мозгах. Но как доказать это?! Хотя доказать, что она и именно она это сделала, тоже пока невозможно.
Пока… А пока невозможно, его вдруг отправили сегодняшним утром в отпуск.
Веретин вызвал к себе, едва он успел в здание войти. Говорил скупо, холодно, почти неприязненно, чем немало удивил после вчерашнего общения.
– Девку отпусти, – пробурчал Игнат Степанович. – Нашел кого сажать тоже!
– Так, Игнат Степанович, мы же с вами вчера… – Олег опешил.
– Ты! – Артритный палец Веретина ткнул в его сторону, словно шпагой проткнул. – Меня к себе не присобачивай, понял, умник! Мы с вами… Черта с два «мы»! Ты, дорогой мой Олег Сергеевич, и только ты! Я тут ни при чем!
Снимщиков промолчал, не поняв поначалу причины такой резкой перемены в отношении начальника, который еще вчера едва целоваться к нему не лез.
Тот пояснил, но чуть позже. И это пояснение было хуже вчерашнего приговора, вынесенного его мечтам.
– На место мое метишь, засранец?! – рыкнул Веретин Игнат Степанович, брызнув слюной, и тут же выбросил в его сторону выразительный кукиш. – А на-ка вот тебе, умник! Выкуси!!!
– Да я не… – Снимщиков попятился к двери, еще мгновение, и он точно бы дал деру из кабинета начальника, забыв о возрасте и долго выстраиваемом имидже уважаемого компетентного специалиста в своем деле. – Вы не так меня поняли, Игнат Степанович!
– А мне тебя и понимать не нужно. Значит, вот что… – Веретин снова приобрел начальствующий вид, принялся деловито листать первую подвернувшуюся ему под руку толстую папку с делом. – В отпуск собирался? Собирался! Вот и отдыхай. Ступай в отдел кадров, пиши заявление и гуляй себе в удовольствие. Когда вернешься, там посмотрим.
– А как же дело?
– Дело сдашь Липатову. Все, ступай. А девчонку отпускай прямо сегодня.
Тон Веретина не требовал дополнительных объяснений, но Олег на всякий случай уточнил:
– Под подписку или как?
– Или как! – заорал Веретин, громыхнув прежде безвольными руками по столу так, что все загудело. – Никаких подписок! Нашел преступницу! Чтобы так по голове шарахнуть, силы в руках нужно… Ступай, короче, в отпуск. Все!..
Липатов папку, не успевшую разбухнуть от бумаг и протоколов, принял у Снимщикова с кисло-ехидной улыбкой. И посочувствовал вроде бы, и позлорадствовал тут же, и позавидовал, что в такое благодатное время да в отпуск. Уходя, не забыл поинтересоваться, не знает он, мол, с чего это старик с раннего утра в таком яростном нерасположении духа. Такого прежде не случалось, чтобы с утра-то…
