— Я тоже с этого начинал, — улыбнулся Роберт Ильич, — а в итоге стал директором. И ты станешь, потенциал у тебя имеется!
— Вы так считаете? — смутился молодой человек. — Но я в этом ничегошеньки не понимаю, учусь на инженера, на Севере работать хочу…
— Тут надо не понимать, а чувствовать! — заявил директор. — Чувствовать пульс «Петрополиса»! Я сразу заметил, что ты что-то чувствуешь. А что касается инженерного образования и Севера… Мы, чай, тоже не на юге расположены! А познания в технике в нашем отеле отнюдь не помешают.
Доверив Ильфату святая святых, Роберт Ильич направился в ресторан, приветствуя ранних гостей, сел за свободный столик в углу, и вышколенный официант тотчас подал ему чашку крепчайшего черного кофе: вкус директора был всем давно известен.
Роберт Ильич отпил глоток, чувствуя, что силы возвращаются к нему, и уже почти расслабился, когда к нему подбежала одна из администраторш по этажу и зашептала:
— Роберт Ильич, там такой ужас… в номере сто девяносто один! Там… там труп!
Величай, поставив чашечку на блюдечко, быстро, но не привлекая ничьего любопытства, поднялся и склонился к девушке:
— В чем дело, Терентьева? Номер же стоял свободный…
Та всхлипнула, Роберт Ильич, взяв администраторшу под локоток, незаметно вывел из ресторана. Затем, доверив ее заботам одной из горничных, неспешным шагом направился по лестнице наверх.
Около двери номера 191 стоял бледный младший швейцар. Заикаясь, он произнес:
— Сюда же заехать должны… Гости внизу ждут, а я пока вещи наверх поднял… и… и…
Роберт Ильич открыл дверь универсальным ключом, зашел в номер и увидел голую блондинку, лежавшую посреди комнаты, — ее, судя по сизой полосе на горле, кто-то удушил. Левая кисть у блондинки была отрублена, однако лежала тут же, аккурат под давно переставшей кровоточить раной.
Блондинка Величаю была смутно знакома, мгновением позже Роберт Ильич понял: ну конечно, это же та самая Яна, министерская дочка, которая была сослана за слишком бурную жизнь из Москвы в Ленинград.
И которая присутствовала на свадьбе Тони.
Роберт Ильич присмотрелся — и похолодел. Потому что отрубленная кисть руки была явно не женская, а мужская, с волосатыми пальцами и широкой ладонью. Это означало, что некто, убив блондинку Яну, отрубил и унес кисть левой руки, а на ее место подложил кисть левой руки неизвестного мужчины.
Это означало, что на совести убийцы было как минимум две жертвы.
Роберт Ильич вздохнул, поднялся с колен и подумал, что после перепланировки, им же самим инициированной сразу после войны, комната, в которой обнаружилось теперь тело блондинки и кисть неведомого мужчины, носила другой номер. На новой табличке красовалась цифра 191.
А тридцать лет назад на двери висела табличка «184». И это означало: проклятие «Петрополиса», не проявлявшее себя почти сорок лет, судя по всему, снова дало о себе знать…
Ожидать милицию долго не пришлось; меньше чем через полчаса в коридоре появился молодой, однако выглядевший крайне компетентно работник уголовного розыска Ленинграда.
— Лялько, Роман Романович, — представился он, и Роберт Ильич машинально отметил, что это, видимо, внук или даже правнук того самого Лялько, который сотрудничал с Антониной в тысяча девятьсот двенадцатом году, и сын или внук того неприятного Лялько, с которым он сам столкнулся в сороковом.
Зайдя в номер, молодой человек сразу же принялся осматривать место происшествия, а когда подъехали медицинские эксперты, указал на мужскую кисть и заявил:
— Жертвы как минимум две! Причем сомневаюсь, что мужчина выжил после подобной операции…
Кто-то из милиционеров отпустил циничную шутку по поводу прелестей пышногрудой Яны, а Лялько строго одернул:
— Замолчи! К мертвым надо относиться с почтением.
А затем, посмотрев пристально на Роберта Ильича, вздохнул:
— И снова номер сто восемьдесят четыре…
Директор пожал плечами и ответил:
— Теперь это номер сто девяносто один… Но вы правы. Тот, кто совершил убийство, в курсе, что мы сделали перепланировку. И что истинный номер сто восемьдесят четыре — именно этот…
Лялько ничего не ответил, а, наблюдая за тем, как судмедэксперт осторожно кладет отрезанную мужскую кисть в прозрачный пакет, сказал:
— Это дело я беру под свой личный контроль. Однако вполне вероятно, что нагрянут комитетчики, так как убитая — дочка первого заместителя министра обороны. Поэтому важно установить, кто же убитый мужчина. Надеюсь, в этом нам помогут отпечатки пальцев…
А затем добавил:
— Мне интересно знать, как убитая и… и часть тела убитого попали в этот номер. Их ведь здесь быть не должно?
Роберт Ильич, также размышлявший над этой загадкой, ответил:
— Я уже успел переговорить с ночным дежурным. Ни Яна Ставрогина, ни какой-либо подозрительный мужчина в «Петрополисе», конечно же, не останавливались. Да я бы и не сдал номер этой особе!
Взглянув на директора, Роман Романович заметил:
— Вижу, вы были невысокого мнения о покойной! Но как тогда одно тело и часть другого оказались в номере?
Роберт Ильич медленно произнес:
— Например, их мог пронести в большом чемодане один из гостей…
Лялько, хмыкнув, заметил:
— С учетом габаритов покойной, чемодан должен был быть очень большой. Значит, кто-то из работников гостиницы…
Величай запальчиво ответил:
— За каждого из своих людей я готов лично поручиться! Они все проверенные, надежные, любящие «Петрополис». И уж точно не имеют никакого повода убивать эту особу. И отрезать руку неизвестному мужчине. Кроме того, даже если допустить на секунду, что это кто-то из работников, то им все равно пришлось бы как-то привезти тело и транспортировать его в номер, что, с учетом большого количества гостей, нереально.
Он осекся, потому что подумал о тайных ходах и секретных дверях, при помощи которых можно было попасть практически в любое помещение «Петрополиса».
Об их существовании знал сам Величай, когда-то была в курсе покойная Антонина, а также пара или тройка самых старых и почетных работников…
Лялько, заметив его замешательство, произнес:
— Вам лучше выдать все, что знаете! Ведь докопаюсь!
Роберт Ильич и не собирался ничего утаивать и сам планировал рассказать Роману Романовичу о секретных ходах, при помощи которых можно было протащить с улицы в номер 184 не то что покойника, а тушу слона, да так, что никто бы и не заметил, но не успел он сказать и слова, как в номер ввалились субъекты в плохо сидящих костюмах, один из которых произнес:
