Галина Романова. Внимание: неверный муж!
Глава 1
Абонент недоступен…
Абонент опять и снова был недоступен.
Неприятный, равнодушный до тошноты голос оператора советовал ей перезвонить позже. Он же не мог знать – этот холодный бездушный голос – о том, что смысла в очередном, двадцатом, наверное, по счету звонке не было. Абонент все равно будет недоступен. Он будет недоступен и через полчаса, и через час, и через сутки. Он будет недоступен, даже находясь в непосредственной близости от нее. Даже тогда, когда его можно будет потрогать руками. Он и тогда будет недоступен и недосягаем, этот абонент, будь он трижды проклят!
Пусть вообще будет проклят тот день и час, когда судьбою было дано распоряжение свести их вместе. ЕГО и ЕЕ…
О, она ловко все подстроила, судьба-злодейка! Виртуозно поработав стрелочником, она застигла их врасплох тем майским вечером на бульваре, пропитанном горьковатой клейкостью тополиных листьев. Она – все та же самая судьба – вдруг сгребла в одну кучу все легкомысленные облака, в бреющем полете скользящие по небу, скомкала их, перемешала и, изрядно встряхнув, низвергла этим двоим – ему и ей – на головы ту самую майскую грозу, что положила начало их нелепым отношениям в их нелепой совместной жизни.
Судьбе заведомо было известно, мерзавке, что они, застигнутые врасплох майским ливнем, непременно побегут сломя голову в поисках убежища. Почему не побежать? Все бежали, и они тоже побежали. Причем бежали каждый сам по себе. Она тем вечером шла от подруги. Он… Он, кажется, просто гулял. А как же еще?! Гулял, конечно. Не высматривал же безмозглых наивных дур вроде нее. Просто дышал свежестью майского вечера.
Ага, побежали они, значит, под восторженное улюлюканье фатальной неотвратимости каждый своей дорогой. Бежали каждый своей, но почему-то почти одновременно вбежали в одно и то же чужое парадное. Едва не столкнувшись, вбежали. Нет, она, кажется, чуть приотстала – мешали каблуки.
В парадном было темно, сухо и очень холодно. Дом был сталинской застройки, с высоченными потолками и толстенными добротными стенами, которые еще не успели прогреться с приходом весны. Она замерзла почти сразу. На ней было платье и кофточка с длинными рукавами. И все это такое стильное, такое тонкое и по-европейски едва осязаемое, что промокло почти мгновенно и, плотно облепив ее тело, теперь больше походило на освежающий компресс, нежели на одежду. Она отошла тогда к окну, пристроила локти на чистый свежевыкрашенный подоконник и, выбивая зубами частую дробь, настороженно прислушалась к тому, что происходит за спиной.
А за спиной ничего не происходило. Парень, которого ей не удалось как следует рассмотреть, продолжал стоять, подпирая стену. Стоял и молчал. Пару раз в парадное входили жильцы, взрывая повисшую тишину громким топотом и хлопаньем тяжелых входных дверей. Затем слышалось гудение добротного старого лифта, и снова наступала тишина.
– В лифте теплее… – вдруг сказал он, не обращаясь к ней. Просто сказал, будто вслух подумал, и тут же повторил: – Там намного теплее.
Ей стоило бы что-то ответить, наверное. Что-нибудь вроде: вы так считаете? Или: да, да, может быть, вы правы… Но посиневшие от холода губы не желали шевелиться. И тогда она просто повернулась и на негнущихся, облепленных тонкой материей платья ногах пошла к кабине лифта.
Он пошел следом, она это мгновенно почувствовала. Не услышала, а почувствовала, настолько неслышно он передвигался. Как хищник, готовящийся к прыжку… Но сил на панику у нее не оставалось. Она так застыла, что внутри, казалось, все покрылось хрусткой корочкой льда и позвякивало легонько при каждом ее шаге. Страха определенно не было. Были в избытке холодное, промерзшее равнодушие и дикое желание согреться. А вот страха… нет, точно не было.
Они вошли в лифт. И она тут же затерлась в угол, не переставая подрагивать. Он стоял к ней спиной и что-то делал там такое с кнопками лифта. Пиджак на его плечах вымок, но на спине оставался сухим. Брюки снизу были сырыми, до коленей. Печальная участь постигла и ботинки. Но в основном он был в выигрыше. Ей досталось куда как больше.
Наконец двери лифта плавно сомкнулись, кабина дернулась и медленно поползла вверх. И вот тут он обернулся и ней…
Лучше бы ему этого не делать никогда! Лучше бы ему вообще никогда не появляться на ее пути! Лучше бы никогда, никогда ей его не видеть и не встречать в этой жизни! Да что там в этой – и на том свете она теперь себе такого счастья не желает!
Она пропала почти мгновенно. И поняла это тоже мгновенно. По судорожно вздрогнувшему сердцу так сразу и поняла: пропала!!!
– Леонид, – представился он, не делая попыток сократить расстояние между ними. – А вы?
«Леонид… Леня… Ленечка…» – Она мгновенно перепробовала на вкус каждое из его имен, забыв назвать себя. Стояла, оторопело рассматривала парня и молчала.
– У вас есть имя? – нетерпеливо переспросил он.
– Имя? Кажется… Кажется, есть.
Называть собственное имя ей ужасно не хотелось по той простой причине, что оно ей совершенно не нравилось. Стоит ей сейчас его назвать, как тут же последует непременное сопроводительное хмыканье. Она этого не любила и даже стеснялась.
– Итак? – Леонид вопросительно поднял совершенную по форме темную бровь.
– Ася…
Хмыканье последовало. Многозначительное такое, сопровождаемое характерным для данного случая вопросом. Она вспыхнула и отрицательно качнула головой:
– Нет, не Клячина! Почему обязательно Клячина?!
– Не кипятитесь, я пошутил. – Он сунул руки в карманы брюк, слегка качнулся на каблуках промокших вдрызг ботинок и улыбнулся ей обезоруживающе и раскрепощенно. – Ася так Ася. Согрелись?
Она не знала. Она ничего уже не знала и не соображала. Согрелась ли она или по-прежнему стучит зубами от холода и приставшей к телу сырой одежды? Хорошо ли ей или плохо? И что она вообще сейчас собой являет? Чучело в мокром платье со спутанными прядями вымокших волос, с размазанной тушью, с посиневшими от холода губами и красным кончиком носа… Важно ли это?! Она даже неловкости не испытывала от того, что, возможно, неважно сейчас выглядит. Обычно это ее очень заботило. Сейчас нет. Она смотрела на него и видела только его, додуматься посмотреть на себя со стороны она не сумела. Потом это не раз служило ей упреком. Не раз…
В тот момент она видела только его – Леонида.
Он был потрясающе хорош собой. Чернявый, мускулистый. Но не мачо, нет. От грубой, первобытной силы мачо в нем не было ничего. Ни самоуверенных жестов, ни понимающих пронзительных глаз, ни повелительного шевеления губами. Утонченный, гибкий и… неподражаемо неповторимый.
Ее возбужденный взгляд охватил его всего как-то вдруг и сразу, охватил и тут же как бы примерил на себя.
