– Старший – тот, кто назначил вас старшим, – прошептал Майданов. И сделал глупую отстраненную мину, когда в него впились недовольные глаза командира.
– Отставить комментарии, – процедил Бурковский. – У вас, боец, хорошая фамилия, правильная, – диверсанты подобострастно ухмыльнулись, – но это не значит, что у вас есть шанс стать моим любимцем. Прошу всех запомнить: во время обучения активно действует так называемая коллективная ответственность – за виновного отдувается весь коллектив. И чтобы было тихо, как в библиотеке, когда говорит командир. Не забываем, что у всех вас есть неотъемлемое право получить по морде. Все, бойцы, разойтись. Напоминаю, первое построение – в казарме, в шесть утра.
– Кто рано встает… – сокрушенно вздохнул Олейник.
– Тот от командира раньше всех и огребет, – закончил Гаевский, дождавшись, когда за Бурковским захлопнется дверь. – Ничего, хлопцы, где наша не пропадала, одолеем эту беду…
Перспектива попасть в услужение к заморским друзьям как-то не окрыляла. Бойцы ворча наводили порядок. Бросили жребий, кому мыть пол. Макович и Гаевский ушли за швабрами и ведрами. Вновь поцапались Карась и Скуба. Рычали друг на друга, как две разозленные собаки, выражая крайнее презрение.
– А ну разбежались! – разозлился Первак. – Агрессивные вы, хлопцы. Дождетесь – усыпим обоих.
– В натуре, кончайте собачиться, – поддержал лейтенанта Олейник. – Нам сплотиться надо, хлопцы, важные дела предстоят, а вы тут грызетесь на пустом месте, как тупые шавки.
– Да идет он в пень, – отмахнулся Карась, сплюнул под швабру Гаевскому и побрел на койку.
Ближе к вечеру снова сделалось скучно. Бойцы сидели в кружке, пили чай из казенных кружек, резались в карты. Товарищи критично созерцали роскошную татуировку на плече Маковича – переливался глянцем стилизованный под свастику державный трезубец, и все это озарялось лучами восходящего солнца. Обрамлением служили мелкие затейливые черепа. Композиция отчасти напоминала окруженный колосьями герб союзной советской республики – особенно если не всматриваться. И чтобы устранить это недоразумение, татуировщик обогатил свое творение зловещей готической вязью, в которой вряд ли был текстовый смысл. Играть надоело. Скуба, третий раз оставшийся в дураках, злобно растирал распухший от ударов картами нос, заявил, что вокруг одно жулье, и побрел к окну. Майданов и Олейник начали спорить, кто продул Дебальцевское сражение – Нацгвардия, не подчиняющаяся приказам штаба АТО, или регулярная аэромобильная бригада, набранная непонятно из кого. Майданов с хрипом доказывал, что десантники стояли до последнего – возможно, не все, а выжившие, не сбежавшие к противнику и не дезертировавшие в тыл. Олейник вспомнил, как в разгар формирования позорного для Украины «котла» батальон Нацгвардии выбил боевиков из деревни Курычи и вышел на важную для обеспечения группировки трассу. Террористы наступали, как орды гугенотов! («Гуннов, – поправил относительно образованный Первак».) Потрепанные части аэромобильной бригады бежали от них, как жители Нью-Йорка от Годзилы. Батальон Нацгвардии больше суток держал оборону, прикрывая отход регулярных частей, несколько раз переходил в контратаку, отбрасывая террористов от деревни. А потом из штаба АТО поступил преступный приказ в срочном порядке оставлять позиции и уходить на запад. Колонна батальона в чистом поле подверглась жестокому артобстрелу, выжило не больше трети личного состава, из боевой техники прорвались к лесу только три бронетранспортера…
– А мы десяток террористов под Ждановкой прибрали, – оскалился Карась. – Я в «Днипро» служил – две роты по полной выкладке бросили спасать побитый штаб бригады. Через лес прошли и на дороге засаду замутили. Колонна сепаров шла – из боя выходили. Мы и разнесли их в пух и прах из «РПГ-7». Красота, приятно вспомнить… – На чело бойца улеглась мечтательно-ностальгическая блажь. – Порвали за милую душу… Кто-то выжил, по полю утекал, так мы их снимали, как мишени на стрельбище, ни один не ушел, падла… А в последнем грузовике раненых везли. Баба там еще была – то ли врачиха, то ли медсестра – белугой ревела, дура, кричала про какие-то права раненых. Ублажить ее хотели – хороша была девка, да время поджимало. С двух сторон из эрпэгэшек дали по грузовику, чтобы хорошо там поджарились – ни одна тварь вылезти не успела, все сдохли. Все равно доходяги были…
Пейзаж за окном не менялся. У соседнего модуля какое-то время продолжалась активность. Военнослужащие перетащили в здание вещи и удалились пешим ходом. Сержанты американской армии скрылись в здании. Полковник Фиш энергично общался с полковником Петриком (либо он хорошо знал русский или украинский, либо Петрик – английский). Потом к ним примкнул капитан Бурковский, что придало беседе свежий импульс. Петрик улыбался, ухмылялся Бурковский. Натовский полковник в лице не менялся – казался вырубленным из камня. Потом все трое дружно повернулись и уставились на казарму, в которой прописались восемь обучаемых. Тарас Скуба отпрянул от окна и чуть не сбил своего «приятеля» Карася, несущего кружку с горячим чаем. Снова было много ругани, но до рукопашной не дошло. Троица у соседнего модуля еще немного посовещалась и разошлась. Скуба опять прилип к окну. Потом он как-то напрягся. Товарищи поначалу не обратили внимания, но потом им стало интересно – слишком уж бурно задышал боец. Люди поднялись из кроватей, подошли к окну.
– Надо же, какая живопись… – оценил красоту Богдан. Дело клонилось к вечеру, увядали майские краски. Казарма находилась на краю жилой части тренировочной базы. Вниз по склону уходили заросли подрастающего бурьяна. Под обрывом протекала речушка Лобанка – петляющая, с перекатами, то узкая, то расширяющаяся. Напротив казармы находилось самое узкое ее место – берега связывал мостик. На противоположном берегу высился лес. Он тоже являлся частью полигона, в нем отрабатывались нормативы, но сегодня вечером там занятий не было. Природа дышала спокойствием. По берегу реки с меланхолическим видом гуляла женщина в серо-буром камуфляже – инструктор Лилиан Холл. Она была в гордом одиночестве и явно не знала, чем себя занять. Верхние пуговицы расстегнуты, головного убора на голове нет, и пышные каштановые волосы каскадами растекались по плечам. Ее лицо уже не казалось сухим и отстраненным, фигура обрела трогательную женственность. Она бродила по обрыву, задумчиво ковыряла веточкой в траве, бросала в воду камешки.
– От чорт, баба… – уважительно вымолвил Макович, на которого приказ говорить по-русски, видимо, не произвел впечатления.
– А шо это она делает? – вытянул шею Карась.
– Акклиматизируется, – пояснил Олейник.
– Смотри-ка, как корова – мирно пасется, – пробормотал Гаевский. – А шо, не такая уж страхолюдина, как сперва показалось, нормальная фемина.
– Да ладно вам, на бабу уставились, словно она уже голая, – фыркнул лейтенант Первак. – Забыли, кто она такая? Задружиться хотите?
– Ага, пойду дружить. – Тарас Скуба начал лихорадочно натягивать защитную куртку, застегнулся, расчесался пятерней. Он был настроен весьма решительно. Товарищи изумленно на него уставились.
– Ба, наш Скуба на свиданку с телкой намылился, – удивился Майданов. – Не вынесла душа поэта. Тарас, ты что, с дуба рухнул?
