– Закономерно, – хмыкнула Екатерина Алексеевна. – Представьте себе молодого человека, который только и делает, что всех обличает. По-вашему, он вызывает симпатию?
– Но это же гиперболизированный образ…
– Милочка, вот поживете с мое… – как-то не зло, почти по-матерински вздохнула Екатерина Алексеевна. – И может быть, поймете, что любомудрие, мудрость вообще начинается с раскаяния. Когда человек вдруг понимает, что повлекся за какой-то обманкой и что там, куда он забрел, ничего хорошего нет. Абсолютно ничего. И тогда ему очень хочется вернуться домой.
«Ну вот я и вернулась», – про себя произнесла Вера. Екатерина Алексеевна еще выговаривала ей что-то о внешнем облике учителя, выразительно шевеля малиновыми губами, а Вера тем временем пыталась отогнать навязчивое воспоминание, связанное с этим самым возвращением, вернее, с тем, почему ей так не хотелось возвращаться домой.
Четыре года назад, сразу после первого курса, она собиралась съездить с Федей Семеновым к его бабушке. С Федей она дружила еще в школе, и так уже подразумевалось, что ей предстоит выйти за него замуж. Федя-то был не против, но ее родители считали, что сперва надо выучиться. Может быть, они таки надеялись, что в Питере для Веры найдется кто-нибудь посолидней Феди. Но почему нельзя съездить с Федей к его бабушке? Ведь Федя свой. А Верины подруги ездили с малознакомыми парнями в Крым и Египет. Почему же ей нельзя? Потому что тогда люди наговорят невесть чего, а городок-то маленький… Тогда Вера собрала рюкзачок и решила с утра пораньше сбежать через окно на автовокзал, заранее сговорившись с Федей, что он будет ее там ждать. Вероятно, бабушка подслушала их разговор, или сам Федя неосторожно с кем-нибудь поделился. В общем, стоило Вере только приоткрыть окно, как со спины ястребом налетела бабушка и вцепилась ей в волосы. «Сука! – шипела бабушка. – Бля…ь!» Вообще, бабушка никогда не ругалась матом. Она считала неприличным даже слово «колготки». А тут вдруг у нее изо рта полезли самые черные проклятия… «Бабушка!» – выкрикнула Верочка в надежде, что старая ведьма вновь станет ее настоящей бабушкой. «Перед бабушкой тебе не стыдно. Ладно, мне все равно скоро помирать, так хоть родителей пожалей…» И бабушка отлупила ее мокрым полотенцем с узлом на конце – так, чтобы не оставлять синяков. И чтобы Вера не смогла нажаловаться соседям, что бабушка ее отлупила. Хотя кто бы поверил?
Вера уехала в тот же день. Только не к Фединой бабушке, а назад, в Питер, устроилась на лето уборщицей. И навестила родительский дом только через год, на бабушкины похороны. Федя к тому времени уже обзавелся семьей и при случайной встрече на улице здоровался едва-едва, сухим кивком. Но теперь Вера думала, какое же это счастье, что она не вышла замуж за Федю – хорошего, но скучного, в общем-то, человека, который наверняка каждый вечер смотрел программу «Время», выращивал в огороде огурцы и картошку и больше ничего не хотел от жизни. А ей всегда хотелось большего. Но чего именно?
– Я надеюсь, вы сделаете определенные выводы из нашего разговора, – казенно отчеканила Екатерина Алексеевна. – Но если вы вместо уроков истории будете рассуждать с учениками о заблуждениях русского ума, я, в конце концов, вас выпорю! – И она погрозила в воздухе пальцем с кровавым гранатом.
Вера вздрогнула.
– Между прочим, порка не мешала формированию чувства собственного достоинства даже у воспитанников английских пансионов, – на полном серьезе заключила Екатерина Алексеевна.
«Ничего себе шуточки!» – выдохнула Вера уже за дверью. Но к чему был этот разговор по душам?
Автобус в городке курсировал всего один, причем нечасто. Из конца в конец успеешь добраться пешком прежде, чем он покажется из-за угла. По той причине, что дорога внутри городка не занимала вовсе ничего, высвобождалось огромное количество времени, которое можно было потратить на чтение, например, или иной культурный досуг, как говорили на педсовете. Однако ничего стоящего на досуге не случалось. Театра не было, кино теперь все смотрели дома, в кафе сходить было решительно не с кем. Вера заметила, что учителя по вечерам любили посещать службу в монастыре, она сама пару раз зашла туда скорее из любопытства, немного постояла в уголке, в душе немного позавидовав истово молящимся, что люди по крайней мере точно знают, чего хотят, в отличие от нее.
В монастырских угодьях, которые славились среди прочего кедровником, всегда кто-то прогуливался, потому что там действительно было приятно гулять, несмотря на угрожающую табличку: «Категорически запрещено обнимать кедры!». Как объяснили Вере, это языческий обычай, с которым монастырь безуспешно боролся – под деревьями всегда кто-то стоял, прижавшись к стволу спиной или лбом, напитываясь животворной силой. Однако Вера все как-то не решалась прижаться к стволу. Не потому, что это было официально запрещено, а просто не могла сформулировать точно, какой именно помощи хотела попросить у этого кедра. На здоровье пока не жаловалась, а в обустройстве личной жизни разве могло помочь обычное, хотя и могучее дерево? Но что-то особенное в кедровнике определенно было, воздух более ясный, что ли. В кедровнике гулять было радостно даже во время дождя. Вдобавок там обитали почти ручные белки. В кедровнике хотелось жить и умереть одновременно. Именно там, а не в храме, накатывало ощущение, что смерть есть естественное продолжение жизни, иначе откуда бы вообще взяться мыслям о смерти в этом просветленном месте?
Под вечер зарядил дождь – мелкий, затяжной, какой случается только глубокой осенью. В такую погоду только и сидеть дома, однако сидеть дома Вере категорически не хотелось, домашние дела постыли, да и не желала она с головой погружаться в домашние дела. Натянув найденный в кладовке плащик и резиновые боты, Вера вышла на улицу, в мир, которому не было до нее абсолютно никакого дела – она уже успела прекрасно это усвоить, – и отправилась в кедровник, надеясь побродить среди стволов в одиночестве. Легкая взвесь незримых капель приятно освежала лицо. Может быть, она тайно надеялась, что легкий дождик способен смыть с ее носа яркие веснушки, ничуть не побледневшие с лета. Веснушки – это защитный пигмент, который не должен вырабатываться на дожде, а значит, рано или поздно обязан побледнеть… И ей было даже немного стыдно за то, что она думает о такой ерунде, гуляя в монастырском кедровнике, как будто больше не о чем было подумать, когда только что состоялся разговор с директором о Чаадаеве и Хомякове. Но о них тем более не хотелось думать в кедровнике.
Со стороны обители к Вере неспешно, но целенаправленно приближался батюшка. Вера не раз встречала его в городке, не молодого уже человека, но вроде и не старого. Себя самого он носил с достоинством, и при его появлении люди как-то естественно затихали даже на рынке. И пока он шел по дорожке, проложенной прихожанами между стройных стволов, Вера подумала невзначай, что батюшка в конечном итоге служит Богу и наверняка понимает это, поэтому и шествует гордо, вот именно что в спокойствии чинном. А она тогда служит кому?
– Вы, милая, стоите тут, как сиротка, – приблизившись, произнес батюшка будто старой знакомой.
– Разве? – стушевалась Вера.
– У вас что-то случилось?
