Вечером приехал Николай. Он встал на пороге, заняв собой весь дверной проем, вписавшись ровно в квадрат. В руках квадратный человек держал дерматиновый чемодан.
– Я получил телеграмму, – Николай сказал застенчиво, как бы оправдываясь. – Сразу сел на самолет…
«На самолет» или «в самолет»? – ненужно, случайно отреагировала про себя Оксана.
Рот у Николая был широкий, растянутый почти во все скуластое лицо. Поэтому казалось, что он говорил улыбаясь:
– Можно, Галинка побудет пока у вас? Я вещи ейные принесу. А то там… мамкин халатик висит, помада ее, туфли… Не надо этого сейчас…
Пока Николай ходил за вещами, Оксана думала, как объяснить, почему его жена оказалась у реки с ее мужем. Однако Николай так ничего и не спросил, и снова Оксане показалось, что он тоже обо всем уже знал заранее или просто догадался…
Галинке он привез медведя – почти вдвое больше ее. В его дерматиновом чемодане оказалось много других подарков. Николай достал бутылку вина, водку, коробку конфет. И опять сказал виновато, будто оправдываясь:
– Вот. Тут ветчина, рыба, сыр… Готовился к встрече, а вышли поминки, что ли. Кстати, еще вареные яйца. В дороге, думаю, не протухли.
Оксана молча накрыла на стол. Открыли вино. Николай ел, макая кусок ветчины в солонку. Слегка захмелев, он заплакал:
– Завтра съездим на это место? Покажешь сама там, где что. Я памятник хочу им поставить на берегу. Могилы нет, пусть хоть памятник…
Потом он выгреб из своего чемодана два пакета с одеждой:
– Держи! У вас с Танькой вроде один размер. Это все я для нее купил. Теперь будет твое. Эх, Танька-Танька…
Николай настоял, чтобы Оксана примерила одежду при нем. Забрав вещи, Оксана вышла в другую комнату и там, раздевшись перед зеркалом, некоторое время стояла, разглядывая свое нескладное тело, слегка оплывшее в талии, кряжистые ноги… Одежда все же пришлась ей впору. Нарядившись в Татьяну, она вернулась к столу. Николай сидел уже совсем пьяный. Едва на нее взглянув, он одобрительно кивнул:
– Ну вот, теперь хоть не пропадет.
Потом, уставившись в стакан, добавил:
– Если денег надо, скажи…
Только тут Оксану прорвало. Едва сдерживая рыдания, она бросилась в ванную и там, сунув лицо под кран, раздирала, царапала ногтями свое лицо, которое почему-то оставалось лицом женщины, – после всего, что она натворила.
Когда, наплакавшись, Оксана вернулась в комнату, Николая не было. На столе лежала пачка денег. Галинка спала, обняв плюшевого медведя. Девочка и медведь лежали именно так, как спали в могиле обнявшись тела убиенных любовников.
Через неделю с дачи привезли Сашку. Кажется, он так ничего и не понял своим пятилетним умом.
Николай заходил каждый день. Приносил продукты, гулял с детьми.
Памятник он заказал из серого гранита, с именами, но без фотографий. Устанавливать ездили вместе. На том самом берегу, недалеко от потаенной могилы, развели костер, выпили водки, помянув погибших. «А ведь им хорошо тут лежать», – невольно подумалось Оксане, но тут же она одернула себя, поразившись, что сама поверила в историю утопления.
Дети жарили на костре сосиски, насадив их на прутик. Они жили нынешним солнечным мгновением жизни, смеялись, не обращая никакого внимания на серый гранит. Николаю было вроде как неудобно за детское веселье на могиле, он пытался было одернуть расшалившуюся Галинку…
– А как мы сами ведем себя на старых погостах? – Оксана рассуждала вслух. – На очень старых, где сто лет никого уже не хоронят?.. Разве нам становится хоть чуточку больно?
Она замолчала, прикинув, что слова ее на самом деле очень циничны.
Николай плеснул себе водки, звучно глотнул…
– Знаешь… У меня ведь никого не осталось, кроме вас… Разве плохо нам вместе?
Оксана насторожилась, подняла голову…
– Да что говорить! – Николай смотрел не на нее, а куда-то вбок, в лес. – Выходи за меня замуж. И девочке, кстати, без матери нехорошо, – последнее он произнес, как бы извиняясь за свое предложение.
Оксана глядела на спокойную равнодушную воду, в которой играли солнечные блики…
– Николай, что ты обо мне знаешь?
– То, что до меня было, меня никак не касается. – Николай ответил спокойно, уверенно и продолжил как о деле, давно решенном: – Продадим все, уедем в Судимир, у меня там двоюродный брат, давно приглашал. Там природа красивая и климат теплее. Аисты живут прямо на крышах. Аистов видала?
– Аисты… – растерянно повторила Оксана.
Подбежали дети, размахивая сосисками на прутах.
– Мама, мама! – прыгая, кричал Сашка.
– Мама! – подхватила Галинка.
– Мама? – Оксана запнулась.
Николай заплакал, отвернулся, закрыв лицо рукавом.
Поезд тянулся сквозь ночь медленно, вяло, то и дело запинался на маленьких станциях, где чужие голоса непонятно гундели в микрофон. Тогда в окно проникал мертвенно-бледный свет, вырезая в сумраке купе силуэты спящих.
Они уже считались одной семьей. Хотя Оксане было все равно, как там сложится дальше. Из прошлой жизни был только Сашка, да и тот носил теперь новую фамилию: так захотел Николай.
Сна не было, едва набегавшую дрему всякий раз прерывали гнусавые голоса.
Оксана путешествовала очень редко, а последние лет семь – после первого замужества – вообще не выезжала из города. Она почти забыла, как это – ехать в поезде. В голову лезли пустые мысли: хорошо ли спрятаны деньги, не протухнут ли котлеты в мешке. Потом, из-под вороха пустяков, все-таки проклюнулось то самое, страшное…
Она лежала, уставившись в темноту, и думала, а вдруг мертвые все-таки чувствуют – там, в земле. Видят такую же темноту, ощущают шевеление червей в собственном теле, слышат медленное тление плоти… Разве может кто-то знать наверное, что это не так?
Незаметно в ее распахнутые глаза затек рассвет. Поезд медленно плыл в тумане раннего утра, но уже можно было заметить, что пейзаж в окне изменился. Исчез обычный придорожный мусор, домики сделались аккуратные, обсаженные яркими большими цветами. Леса почти не было, но потянулась геометрия полей – золотых, бурых, зеленых… Оксана смотрела во все глаза, едва сдерживаясь, чтобы не разбудить детей, показать им. Теперь она боялась только, а вдруг это чудо развеется и начнется прежняя серятина сараев и покосившихся крыш?..
Состав сделал заворот, показав в окно собственный хвост. На хвосте его прилепилось огромное алое солнце. Потом хвост пропал, и осталось одно только солнце. На него еще не больно было смотреть, притом оно не багрило небо, но висело в утренней серой рогожке четкое, будто вырезанное по циркулю… Состав вроде еще замедлил ход, и тут в окно медленно, торжественно вплыла громада сухого дерева – почти без коры, которое простирало голые сучья небу, как будто исполинская рука выдернулась из земли… На этой серо-голой руке застыли большие птицы. Оксане показалось так, что они будут в рост человека. Алые их клювы покоились на гордо выпяченной груди, сильные спины дышали спокойствием, миром… Птицы лениво наблюдали за ходом состава, ничуть не тревожась от вторжения людей… Аисты? Да неужели на свете еще существуют аисты?
