– Зачем ты пришла? Я сегодня никого не жду. Я даже свет не включаю, как будто бы меня нет.
– Марина, пожалуйста! Я тебя долго не задержу!
Ветер пробегает по кустам, ветки шевелятся, и легкий их шелест паническим страхом отдается во всем моем существе, пробегает холодными пальцами по спине.
– Ага. Я открою и тут же попаду в дурдом! Все вы именно этого хотите.
«А я умру, если ты не откроешь!» – хочется крикнуть мне.
– Кого ты привела с собой? – спрашивает Маринка.
– Я никого не привела. Я здесь одна. Посмотри в окно, Марина!
– Я уже смотрела из кухни. Как только ты позвонила. Там за кустами какой-то человек в ушанке. Это врач. Ты его привела.
Нет, Марина, это не врач. Это завхоз, заведующий вселенским хозяйством, который сегодня решает, кому жить, а кому и сорвать башку, как резьбу на кране. Мне хочется откровенно заорать – громко, на всю улицу, чтобы кто-нибудь наконец да выглянул, вышел на балкон, что ли. Но крик застревает в горле, и я просто сипло верещу, прижавшись спиной к двери.
Теперь я четко вижу силуэт человека, который направляется прямо ко мне. Я узнаю его. Это точно Мишенька, завхоз. И в то же время это будто не он, а кто-то чужой, страшный, поселившийся в его теле.
– Инна, – говорит он. И я по голосу чувствую, что он улыбается.
– Я не Инна, – в отчаянии я мотаю головой, пытаясь закрыться от него руками.
– Нет, ты Инна. И ты будешь наказана.
Господи, господи, господи! Я чувствую его дыхание на своем лице. Оно так странно, по-детски, пахнет фруктовыми карамельками.
– Мишенька, – говорю я.
И в тот же миг косынка на моей шее оживает. Мишенька, зачем? Ты ведь такой симпатичный. И я могла полюбить тебя просто так, без всяких звонков, вернее, излить на тебя свою не до конца растраченную любовь. Ты очень нравился мне в обличье завхоза, Мишенька. Последнее, что я четко вижу перед собой, – это силуэт Пушкина, графично-черный, подсвеченный со всех сторон. Пушкин оборачивается ко мне и открывает рот, силясь что-то сказать. И вдруг я ощущаю на губах поцелуй – влажный, страстный. И на секунду мое дыхание сливается с дыханием зверя, которое так странно отдает фруктовыми леденцами. Потом в глазах мелькает огненный цвет, и почему-то в отдалении вроде хрипит какой-то горн – натуженно, нечисто. Свет блекнет, переходит в синеву… «Не бойся, – говорю я Маринке, – как только я почувствую, что умираю, я тебе в руки вцеплюсь или наступлю на ногу». «Ты точно не боишься?» – спрашивает Маринка. «Говорю же – нет! Давай уже затягивай!» – «А может, останешься?» – спрашивает Маринка.
И – да, да! Я хочу остаться!
Тогда раздается еще какой-то странный звук и тут же короткий возглас, и воздух – острый, как бритва – врывается в мой распахнутый рот. Я дышу, дышу! Я здесь. Стою, прислонившись спиной к металлической двери подъезда, терзая на шее тугую косынку.
– Ты жива? – спрашивает меня кто-то темный. Может быть, даже Пушкин. – Боже, как я испугался!
Он обнимает меня, прижимает к себе, и я чувствую легкий запах сигарет и одеколона.
– Ты кто? – спрашиваю я. Перед глазами пляшут золотистые искры.
– Это я, Павел.
– А где маньяк? Ты его убил?
– Не знаю. Я здорово его треснул. Со всей силы.
Теперь я вижу, что Павел сжимает в руках трость с серебряным набалдашником. Так, значит, это не Пушкин, а лорд Байрон засадил Мишеньке по макушке! Здорово же ему влетело. Маньяк рухнул замертво. И труп его валяется на тротуаре, раскинув руки.
– А ты. Ты как вообще здесь? – соображаю я. – Привез маме продукты?
– Нет. Ты же не отвечала на звонки. Я подумал, вдруг ты не хочешь со мной разговаривать почему-то. Решил встретить после работы. Я видел, как ты бежала через сквер и как он припустил за тобой. Скользил, припадая к земле, как хищное животное. Но пока я доковылял. Да что случилось вообще! Кто этот тип?
– Маньяк, который мне звонил. Я же рассказывала вчера.
– Я как-то не придал этому значения. Надо сообщить в полицию.
– Я им уже сообщила. Они мне не поверили.
– Ты с ними просто разговаривать не умеешь.
Достав из кармана телефон, Павел набирает номер, и на сей раз отвечают тоже не сильно быстро.
– Алло, полиция. Я тут, кажется, человека убил, – говорит Павел. – Но если труп очнется, будут новые жертвы.
Голос в трубке что-то шелестит в ответ, и Павел диктует адрес.
Утерев слезы и сопли, я приникаю к нему, зарываюсь носом в пушистый шарф, который пахнет табаком и одеколоном. И мне становится вдруг очень тепло и спокойно. Высоко-высоко над нами ветер гонит рваные серые облака и огромная луна глядит не мигая желтым совиным глазом прямо на нас.
– Ты пальто порвала, – говорит Павел. – На рукаве, вот тут.
– Это ничего, – всхлипываю я. – Я ведь тебя, кажется, уже люблю.
В окне на первом этаже зажигается свет.
Эпилог
А что, если разобраться, могли инкриминировать Михаилу Колокольникову, завхозу дома престарелых, кроме сексуального домогательства? Да и то отнюдь не доказано. Попытки интимного контакта, собственно, не было. Случился поцелуй против воли потерпевшей, но ведь за это у нас не наказывают, да и вообще происшествие выглядит очень глупо. Таинственные звонки в библиотеку, смутные угрозы, преследование? А было ли преследование? Или завхоз просто ездил в деревню за копченой рыбой, а на обратном пути из сострадания подобрал на шоссе одинокую даму?
Звонил ли он в библиотеку? Да. Передавал просьбы читателей, которые сами не могли добраться до телефона в фойе. А библиотекарша, которая приезжала с КИБО, уж бог знает что там вообразила. Для одинокой дамы это вполне типично. Справочница Наташа могла бы высказаться в пользу моей версии о телефонном терроре, однако предпочла промолчать, очевидно, из ревности к Водопьянову. Как будто он мне еще нужен зачем-то.
Общался ли Колокольников с Сильвией? Соседи его, оказывается, несколько раз видели, как Сильвия, озираясь по сторонам, тихонько проскальзывала в подъезд. Но кто может быть уверен, что это именно Сильвия? Кто вспомнит через полгода, как выглядела та дама? Холостой мужчина имеет право встречаться с женщинами. Да! И это не преступление. И даже если женщина замужем – это ее личное дело. А то, что у завхоза квартира в новом квартале как раз за железной дорогой и что туда очень легко добраться через пустырь, так мало ли кто там живет. Сильвию убил наркоман ради кольца с изумрудом. Расследование закончено, и дело закрыто. Ах, наркоман мог просто снять это кольцо уже с мертвой Сильвии? Ну, мало ли что еще там можно насочинять?
Что же касается того поцелуя у дверей в Маринкин подъезд – это просто неудачная шутка. Ну вот в голову стукнуло Колокольникову… Тем более такая интересная женщина и даже наверняка есть о чем поговорить при других обстоятельствах. Он согласен: глупо. Более чем. Вел себя как дурак. Душил ли он Анну Константиновну косынкой? Нет, конечно. Как вы могли такое подумать? Просто приобнял за плечи. Ну, может быть, слишком крепко. Все остальное – фантазии экзальтированной дамочки на фоне весеннего психоза. Колокольников заявил публично, что даже не станет подавать в суд на Павла Юрьевича за причинение вреда здоровью – отделался сотрясением мозга. К тому же Павла Юрьевича Лебедева можно понять – когда его даму пытаются поцеловать.
