– Я попробую. – Маринка послушно кивает, и мне кажется, что она вообще привыкла подчиняться.
– Марин, – я решаюсь спросить уже в коридоре, у самых дверей, – а почему Павел хромает? Что у него с ногой?
– С ногой? – Маринка горько хмыкает. – Нет у него ноги, почти по самое колено.
– О господи! Что случилось?
– Случилось? Да, случилось. Ему было восемь лет. Я тогда в командировке была, а они на каникулах с отцом ходили в лыжный поход, далеко, за десять километров, и Павлик стер ногу до крови. Он жаловался всю дорогу, но отец велел терпеть. И дома запретил ему жаловаться, мол, не сахарный, не растаешь. Достаточно было мазь Вишневского положить под повязку, она бы все вытянула, а наш папочка ну ничегошеньки не сделал! Когда я приехала, Павлик уже был в больнице. У него гангрена началась, и ступню пришлось ампутировать.
– И что, Юрий Петрович не чувствует своей вины? – ужасаюсь я. – Такая трагедия.
– Не знаю. Виду никогда не подавал, по крайней мере. Когда Павел из больницы вышел, еще Маресьева в пример ему ставил. Мол, человек без обеих ног летал, а у тебя травма минимальная.
Ничего себе минимальная травма!
– А как же он водит машину? – соображаю я.
– Ничего, Маресьев же самолетом управлял.
– А, ну да.
– А ты знаешь, что во вторник полная Луна сблизится с Сатурном? – вдруг с загадочным видом спрашивает Маринка.
– И что будет?
– Как что? Это же день Антихриста!
Во вторник я как раз дежурю до самого закрытия. Больше ничего особенного не предвидится.
Заглотнув информацию не жуя и еще не успев переварить, я выскакиваю на улицу и не желаю больше ни о чем думать.
Я успеваю на последний троллейбус. Когда-то в этом было что-то романтичное, по крайней мере, мне так казалось в юности. Потому что последний троллейбус развозил по домам людей со свиданий или поздних гостей, и каждый его пассажир боится расплескать по пути свою интимную тайну. А теперь мне вдобавок ко всему приходится препираться с кондуктором из-за крупной купюры. Да какой там крупной – сто рублей. Что же, они за целый день мелочи не насобирали? Вообще последнее, чего хотят от меня люди, – это мелких денег. В троллейбусе, магазине, на почте, в парикмахерской. Оплатить маникюр, уборщицу в подъезде, купить на рынке два килограмма картошки – готовьте мелочь. Больше им от меня уже ничего не надо. Еще я элементарно боюсь, что закроется магазин через дорогу от нашего дома и тогда мне будет нечего приготовить на завтра, чтобы Владька и кот не остались голодными. Я влетаю в этот магазин в панике за десять минут до закрытия и бросаю в корзину все, что под руку попадется. А оно, то, что попалось, далеко не лучшего качества. Но если ты бедный, тебе достается все не лучшего качества, и с этим приходится мириться.
Потом, перейдя дорогу, я еще мимоходом глажу бесхвостую собаку Джерри, которая днем и ночью дежурит на остановке около бараков на пересечении проспекта и нашей улицы Булыгина. Дальше, у дровяных сараев, у будки сидит Цезарь, которого я иногда подкармливаю остатками трапезы, а в нашем дворе меня встречает такса Лиза, которую хозяйка вывела перед сном. Получается так, что в округе я знаю каждую собаку по имени. Интересно, знают ли они, как меня зовут?
Владька пялится в компьютер, а кот спит, развалившись на стуле возле него.
– Владька, – спрашиваю я, едва скинув пальто. – Скажи! Если ребенок сильно натер ногу на лыжной прогулке, а отец велит ему терпеть и не вякать. И даже если из-за этого у ребенка поднимается температура, потому что началась гангрена, – все равно: терпи и не жалуйся, как тот спартанец.
– Какой спартанец?
– Ну, который лисенка под плащом спрятал. Вам что, не рассказывали в школе?
– Мама, школа благополучно мимо меня проехала. Ты разве не знаешь?
Знаю. Кое-как окончил на тройки.
– Ладно. Что ты скажешь об этом папаше?
– А почему ты спрашиваешь меня?
– Потому что ты психфак заканчиваешь, черт возьми! Или психфак тоже мимо проехал? Или вас там абстрактными понятиями пичкают?
Помолчав, Владька выдает:
– Этот твой папаша латентный садист.
– Почему латентный?
– Потому что откровенно сына не мучил, иголки под ногти не вгонял, но страданиями его наслаждался, прикрываясь воспитательными целями.
– Но на работе-то он вполне приличный человек. Еще и большой начальник.
– Латентные садисты всегда подчеркнуто аккуратны, корректны, иногда даже до противного. Это кто там кого довел до гангрены?
– Так, я просто случайно услышала в магазине. Продавщица жаловалась.
– Разве может у продавщицы муж быть большим начальником?
Владьке в логике не откажешь, хоть и на тройки учился. Перед глазами мгновенно встает картинка: Владька-девятиклассник сидит на кухне и ест кашу с убеждением, что экзамен по алгебре ему нужно сдать на «три». А я к нему пристаю, почему именно на «три».
– Потому что учительница говорит, что на «четыре» писать не нужно. Все равно никто не поверит, что я алгебру на «четыре» могу написать. Я по алгебре на тройку учусь. На «три» достаточно решить всего пять заданий.
– А на «четыре» сколько надо решить?
– На «четыре» семь. Но все равно никто не поверит, что я сам решил.
– А если ты решишь пять, а потом окажется, что одно из них неправильно?
– Ну, я на всякий случай шесть решу.
– А семь нельзя? Чтобы с запасом?
– А если я все семь правильно решу, тогда скажут, что я списал, – примерно так он ответствовал.
В школьные годы мне тоже приходилось корпеть над этими задачами по алгебре-геометрии. Но я всегда шла на экзамен с убеждением, что получу «пять». И в результате получала «четыре». В проклятом коммунистическом раю нас так учили: намеренно завышать для себя планку.
Теперь тот же Владька ест кашу, не отрываясь от компа, а я опять пристаю к нему.
– Почему муж продавщицы не может быть начальником? Он, например, завскладом.
– Мама! Завскладом – это уже неактуально.
И то верно. Пора тебе, мать, на покой во всех смыслах этого слова.
– Владька, – напоследок спрашиваю я.
– Ну чего?
– А ты не мог меня попросить книжки из библиотеки принести? Обязательно нужно самому брать?
Вопрос повисает в воздухе.
Хотя, если разобраться, ребенок просто проявил самостоятельность. Мама же не волокет в психоанализе, она вообще старорежимная у него. И почему-то мне еще вспоминается, как, проводив Владьку на экзамен, я достала из шкафа иконку «На прибавление ума» и перекрестилась на скороговорке: «Пресвятая Богородица, дай ума отроку Владиславу». И, будто услышав безмолвный ответ: «Ну чего тебе?», добавила: «Помоги ему алгебру сдать на «тройку». Не за себя – за сына прошу». В этот момент я ощущала себя купчихой, которая отправила на экзамен недоросля-гимназиста.
