Поэтому я не оглянулась, а медленнее прежнего пошла вперед. В конце концов, я взрослая женщина, у которой уже достаточно взрослый сын, и верить во всякие там привидения просто не имею права. Вон в окошке виден яркий мерцающий свет. Наверняка тетя Соня из вредности решила извести напоследок весь теткин запас свечей. Силуэт самой тети Сони тоже хорошо виден. Что-то там еще подрезает и накладывает на щербатые тарелки с инвентаризационными номерами, которых здесь великое множество.
Все в порядке... Все в полном порядке... Я большая девочка... Я давно выросла... Ноги уже ступили на последнюю ступень заднего крыльца. Предусмотрительная тетя Соня оставила дверь открытой, умничка. Все хорошо, и нет нужды оглядываться на потемневший, как ночь, сад за спиной. В этом просто нет необходимости.
Но я все же оглянулась. Доли секунды оказалось достаточно для того, чтобы горло исторгло давно забытый дикий вопль, а сердце словно разорвалось от страха на сотню кровоточащих кусочков...
– Уймись! Уймись, Шурка! – Тетя Соня, не скупясь, хлестала меня по щекам и щедро поливала мою бедную голову водой. – Что опять на тебя накатило, дурища здоровенная! Прекрати!
– Тетя Сонечка! – икала я ей в передник в крупный синий горох. – Он там стоял!
– Опять заладила! Не было там никого, поняла? Не было и быть не могло! Уймись!
Очередная порция ледяной колодезной воды и пара пощечин все же сумели привести меня в чувство. Господи, чего это я и правда с ума схожу! Всяким детским страхам не место в моей взрослой – скорее даже зрелой – жизни. Прочь, прочь от меня!..
– Ладно, – я тряхнула промокшей напрочь шевелюрой и даже сделала попытку улыбнуться. – Давай ужинать...
– Вот и умница, – похвалила меня тетя Соня, все еще с тревогой вглядываясь в мое лицо. – Все хорошо?
– Просто отлично! Правда, отлично...
Мы сели с ней рядышком за дубовый стол огромных размеров и начали раскладывать по своим тарелкам угощение.
Молодая картошка в паутине укропа, сильно сдобренная постным маслом. Помидоры. Сервелат. Холодная говядина, нарезанная ровными овальными кусками. Жареное рыбное филе. Горячие сосиски с зеленым горошком.
В другое бы время, под запотевшую бутылочку хмельного, мы бы с ней мигом убрали добрую половину всего этого угощения. Но сейчас у меня аппетита не было. И хотя тетя Соня старательно делала вид, что проголодалась, ситуации это не меняло.
– Он там был! – брякнула вдруг я не к месту и виновато шмыгнула носом, ну совсем как мой Славка.
– Кто? – Ее брови угрожающе собрались домиком. – Кто там был?
– Не знаю! Но там точно стоял человек! И он смотрел мне вслед и не шевелился...
– И что? – Тетя Соня с сожалением посмотрела на крупный кусок вареной говядины, нанизанный на вилку, и отложила его обратно на тарелку. – Может, и стоял, и что с того?
– А?..
– Нечего рот открывать попусту! – буркнула она недовольно. – Может быть, это как раз тот самый смотритель, чьими трудами мы с тобой восторгались! Ты же сама говорила, что кто-то вымел дорожки, полил клумбы и вымыл стекла! Говорила?
– Говорила... – конфузливо кивнула я головой, поражаясь своему тупоумию.
– Чего же тогда орала? – Тетя Соня раздраженно громыхнула дубовой табуреткой. – Вот возьмет и вызовет милицию. А оно нам с тобой надо?
Милиции нам не надо было.
Документы на дом, доверенность и прочая бумажная дребедень были в полном порядке и находились в городской Регистрационной палате, поэтому бояться нам, конечно же, было нечего. Но слишком уж негативным было впечатление от общения с Арсением. И я вконец завиноватилась.
– Понаедут к утру, шум поднимут, – продолжала между тем тетя Соня усугублять мой комплекс. – И тут еще покупательница твоя явится! Представляешь, каково ей-то будет? Баба и так со сдвигами приличными, а тут еще представители власти. Мало это место обросло легендами?
– Что же теперь делать-то? – Я закусила кулак и едва не разревелась от досады на себя.
Но тут тетя Соня, в очередной раз удивив меня своей непредсказуемостью, широко и беспечно разулыбалась.
– Ладно, Сашок, стоит ли так уж волноваться? В конце концов, это уже ее печаль. Не нравится, пускай не покупает. А коли милиция к нам пожалует, то, может, нам это и на руку. А ну как дама та совсем уж чудаковатой окажется, неспроста же нас с собой не взяла? Пусть уж лучше с ней органы разбираются. Давай, детка, спать с тобой будем укладываться. Утро вечера мудренее. А милиционеры, они тоже люди.
Мы разошлись с ней по спальням. И я, забравшись в кровать, уже без тени опасения посматривала на черный квадрат окна. Тот факт, что я кого-то видела в саду, меня уже не пугал. Как раз наоборот... Если здесь в окрестностях обретаются люди, то нам должно быть не так одиноко и страшно этой ночью. Нужно просто крепко закрыть глаза и попытаться побыстрее уснуть. И не думать больше ни о чем печальном...
Уснуть не удалось. Через открытую дверь из спальни напротив моей слышалось отчетливое похрапывание тети Сони. Вот и слушай потом россказни о бессоннице в пожилом возрасте! Стоило ей подушки коснуться, тут же и отключилась. А тут лежишь, и хоть вой от скуки, сна ни в одном глазу.
Я встала и подошла к окну. Лунный свет выхватывал часть клумбы, заасфальтированную дорожку, ведущую к крыльцу, и темные силуэты деревьев, что окаймляли путеводную аллею из имения. Протянув руку, я потянула на себя форточку и прислушалась. Тишина стояла невообразимая. Не было слышно ни стрекотания кузнечиков, которым сопровождалась моя прогулка по саду, ни дуновения ветерка, способного нарушить это безмолвие и заставить яростно перешептываться уснувшую листву. Полное отсутствие звуков, кроме разве что отчаянного стука моего сердца.
Почему я опять так волнуюсь? Отчего так стучит в голове? Ладони так некстати подрагивают... Не собираюсь же я, в самом деле, как в далеком детстве, влезать на подоконник, открывать окно и прыгать вниз? Нет, конечно! Не дура же я совсем!
Раньше под окном была клумба с бархатцами. В августе они должны были зацветать ярко-оранжевыми клубочками с огромным количеством лепестков. Должны были, но не зацветали, потому что клумба отчаянно вытаптывалась все предшествующее цветению время. Вытаптывалась мною...
Непонятно почему, я прыснула в кулак и даже оглянулась опасливо на распахнутую дверь. Вот ведь «пионерская зорька» заиграла в одном месте, в самом деле! Впору и вправду влезать на подоконник...
И я полезла! И долго теребила потом почти заржавевший за столько лет шпингалет, а потом с какой-то шкодливой улыбкой открывала створки окна и слушала, слушала темную, пахнувшую теплой листвой ночь.
Вниз я так и не прыгнула. Ни к чему было делать это. К тому же никто не протягивал мне рук, чтобы поймать на лету и упасть потом вместе со мной в клумбу. Господи, как нам было весело тогда! Никогда прежде и никогда после я уже не смеялась так отчаянно: давясь этим безрассудным смехом и задыхаясь оттого, что нельзя было выпускать его на волю из-за плотно сомкнутых губ...
