Своим новым домом Горький выбрал Берлин, и были сделаны приготовления для его переезда. Его сын Максим, личный секретарь Петр Крючков и Мария Андреева выехали первыми, чтобы подготовить для него квартиру. Мура была теоретически включена в эту группу, но должна была ехать через Эстонию. Мария Андреева, которая теперь открыто работала в Комиссариате внешней торговли, имела в Берлине цель – типичная продавщица с богатствами имперской России в саквояже. Так что, возможно, потенциал Муры как агента в валютной программе, который дал ей защиту Андреевой, тоже был причиной того, что разрешили покинуть Россию. По условиям мирного договора 1920 г. Россия могла полностью использовать эстонские железные дороги и порт Ревель, необходимые для перевозки древностей и драгоценных металлов за границу (портовые мощности Петрограда были разрушены во время революции). Ревель уже стал главной артерией, по ко торой российское золото утекало в Стокгольм
[509]. Дополнительный посредник, обладающий хорошими связями с иностранными дипломатическими службами, был бы, без сомнения, там полезен.
* * *
Накануне отъезда Мура получила весточку, которая почти повергла ее в шок. От кого она пришла, неизвестно, но это была весть о Локарте – первая за два года. Она с волнением и нетерпением предвкушала свободу общения, которой сможет воспользоваться за границей, и планировала, как будет засыпать своего любимого телеграммами и письмами, едва окажется в Эстонии. Но в тот последний день в России до нее дошла весть о том, что заветное желание Локарта исполнилось без нее: жена родила ему сына.
Все надежды Муры разлетелись на мелкие кусочки; пройдет месяц, прежде чем она достаточно овладеет собой, чтобы написать ему:
Незачем спрашивать тебя почему, как и когда, верно? Конечно, это глупое письмо вообще не имеет смысла – во мне лишь болит что-то так сильно, что я должна прокричать это тебе.
Твой сын? Чудесный мальчик? Знаешь, когда я пишу эти слова, мне кажется, что я не смогу жить с этой мыслью. Я стыжусь своих слез – я думала, что уже разучилась плакать. Но, знаешь, ведь был «малыш Питер»
[510].
У Бернса есть стихотворение «Красная, красная роза», которым Мура и Локарт однажды прониклись и которым клялись, когда расставались в Москве:
…Моря осушатся скорей,
Сотрутся гребни гор,
Но нет конца любви моей
Всему наперекор!
Теперь прощаемся с тобой,
Но помни лишь одно:
Хоть обойду весь шар земной —
Вернусь я все равно!
«Гребни гор для меня не стерлись, – писала она, – и никогда не сотрутся».
Локарт ушел от нее – он разорвал их узы и разбил ее сердце. «Но если мы встретимся снова, – спрашивала она, – в этом маленьком и довольно гадком мире, как мне реагировать?»
Наверное, было символичным, что завершение «российского» периода ее жизни совпало с тем, что захлопнулась дверь за любовью Локарта, которая родилась и закалилась в России, и в России же некие силы растащили их в разные стороны. И все же она никогда, пока «текут пески жизни», не сможет перестать ждать его.
Глава 16. Баронесса Будберг. 1921–1923 гг.
Май 1921 г., Эстония
Нарвский поезд, выпуская клубы пара, вкатился на Балтийский вокзал Ревеля. Или Таллина, как теперь должна была научиться называть его Мура. Проявляя чувство национального самосознания, эстонцы отказались от старого финско-германского названия и вернули городу традиционное эстонское. Поезд проезжал мимо крошечных станций Йендель и Аэгвийду мучительно близко к дому, но Мура не сошла с него. И хотя она тосковала по детям, с которыми не виделась три года, еще не пришло время для ее воссоединения с ними. Она уже не управляла своими желаниями. Было дело, которым нужно было заниматься.
И все же это было более легкое путешествие, чем любая из ее предыдущих поездок в эту страну – чем поездка из Гельсингфорса или долгий путь пешком через пограничную зону под конвоем немецких солдат. На этот раз у нее было все – паспорт, въездная виза в Эстонию, разрешение покинуть Россию и полуофициальная работа, которую нужно было выполнить.
Мура сошла с поезда и позвала носильщика, чтобы тот нес ее единственный обшарпанный чемодан, в котором были все ее пожитки – фетровая шляпа, выношенная шуба, старомодные тапочки и несколько случайных вещей. Выходя из здания вокзала, она оглядела площадь, ища извозчика. Прежде чем она успела поднять руку, по обе стороны от нее появились двое мужчин в форме. «Вы арестованы», – сказал один из них по-русски. Они крепко взяли ее за руки и втолкнули в экипаж. Один сел рядом с ней, а другой взобрался на козлы и хлестнул лошадь
[511].
Это превращалось почти в образ жизни для Муры. Она не стала паниковать или ругать полицию, а спокойно сказала: «Все в порядке».
«Что в порядке?»
Мура перечислила свой паспорт, визу, разрешения и пропуска – все официальные документы, которые оправдывали ее присутствие в Эстонии.
Это не произвело на офицера никакого впечатления. «Вы нарушили закон. Вы под арестом. Сидите тихо».
Муру поместили в камеру и оставили на несколько часов. Ее накормили, что несколько подбодрило. Еда – жирный суп с мясом и белым хлебом – была лучше, чем все, что она ела в Петрограде за очень долгое время.
Допрос – когда он начался – не был неожиданностью и большим испытанием для женщины, которая дважды видела изнутри тюрьмы ЧК. Она услышала об аресте чиновника, который помог ей перейти границу в 1918 г., и о досье, которое было ему предъявлено, раскрывавшее ее мнимую шпионскую работу. Теперь она сама увидела досье, которое было на нее у эстонцев. Было известно, что она является лицом, приближенным к Горькому; раньше она была любовницей и агентом Якова Петерса
[512]. Безо всяких сомнений, она агент большевиков и приехала в Эстонию с этой целью шпионажа.
