В ее чувствах начал появляться фатализм, а ее оптимистическая вера уступила более тяжелому, мрачному представлению о будущем. «Я люблю тебя, – уверяла она Локарта, – серьезной, возвышенной любовью, которая сильнее смерти»
[441]. Ее слова значили больше, чем просто сказанные для того, чтобы произвести впечатление. Ее окружала смерть – она теряла друзей не только из-за репрессий большевиков, но и из-за болезней и голода. В Петрограде снова разразился сыпной тиф, и к февралю от него умерли несколько ее знакомых. В городе жил постоянный страх того, что финны, граница с которыми находилась лишь в нескольких километрах, вторгнутся в него. «О, Малыш, – писала она, – чего я бы только не отдала за то, чтобы ты был здесь, со мной, обнимал меня, утешал и помогал забыть весь этот кошмар»
[442].
Накануне своего дня рождения Мура получила самый лучший из всех возможных подарков – письмо от Локарта, в котором он спрашивал, состоится ли их встреча. «Мой милый Малыш, – ответила она, – конечно, я приеду… быть может, через неделю или десять дней, считая от сегодняшнего дня, я буду в твоих объятьях. Мой любимый и самый дорогой, какое счастье, какая радость это будет!»
[443]
Сам день ее рождения был горькой радостью. Прошел ровно год с вечеринки в ее собственной квартире, на которой присутствовали все ее мужчины – Локарт, Кроуми и Гарстин, – когда на столе была икра, блины и водка. Теперь же – отруби с овсом в пронзительно холодной квартире и грустное письмо от матери Гарстино, которая знала, каким другом была Мура для ее мальчика. В ее жизни появились новые люди, но они казались несущественными – даже благородный, вызывающий восхищение Горький был чуть более чем работодатель. Фрейзер Хант, журналист «Чикаго трибюн» и восторженный почитатель Горького, подарил ей книгу Уолта Уитмена «Листья травы» («как следует молодому американскому демократу»), и был еще шоколад и вино от Фолмера Нансена – руководителя датского Красного Креста, который тоже привозил ей письмо от Локарта и шутил, что он почтальон любви
[444].
Ей исполнилось 27 лет, но она чувствовала себя гораздо старше.
Все затмевала перспектива быть с любимым Локартом во плоти. Это должно было скоро случиться – невыносимо, невероятно и, к счастью, скоро. Она верила, что их любовь не похожа ни на чью другую – она больше и сильнее, чем «не выразимая словами страстная любовь» Уолта Уитмена, его «рыдающая мелодия жизни»
[445]. Встреча должна состояться и состоится.
Суббота 12 апреля 1919 г., Гельсингфорс, Финляндия
Гостиница «Фенния» считалась одной из лучших в городе. Она величественно возвышалась над широким бульваром, прилегавшим к железнодорожному вокзалу, и должна была обещать роскошь и комфорт. Но Финляндия пострадала от своей гражданской войны точно так же, как и Россия, а состояние Муры уже давно иссякло. Ее комната была крошечной и ужасной; в ней не было ванны, а кровать кишела клопами
[446]. В каком-то смысле это было превосходное место, чтобы обдумать свое положение.
Встреча после долгой разлуки не состоялась
[447].
Мура уехала из России в Финляндию – пересекла границу и оказалась, в сущности, на вражеской территории. Приехав в Гельсингфорс, она оказалась в ловушке. Чтобы попасть к Локарту в Стокгольм, ей была нужна шведская виза. Но шведы в Гельсингфорсе, несмотря на то что у нее и Локарта были хорошие отношения с представителем Швеции в России Аскером, не давали ей ее без британской визы. Локарт должен был послать телеграмму своему другу в консульстве (либо в Гельсингфорсе, либо в Христиании
[448], неясно), чтобы все устроить. План, который Мура разработала во всех деталях, должен был четко сработать, и она должна была получить возможность попасть в Швецию и упасть в объятия Локарта. Чтобы снова почувствовать его согревающее и утешающее присутствие, увидеть его дорогое лицо, спланировать следующий этап бюрократической игры, которая позволит им навсегда быть вместе.
Но с визой ничего не получилось. Но не только это: она выяснила, что Локарт и не ждал ее по ту сторону границы в Стокгольме. Вместо него ее ждала телеграмма. Он снова заболел. Он не мог отправиться в дорогу. Он настаивал, как и раньше, чтобы она бросила все и ехала прямо в Англию.
Вопрос о сопротивлении искушению не стоял: даже если бы она могла бросить свою мать и всякую перспективу увидеть детей вновь, она не могла проехать через Швецию без этой визы. А теперь финны оказывали на нее давление, чтобы заставить уехать назад в Россию.
Разочарование было горьким. Ее преследовала мысль – «острота которой заставляет меня холодеть и коченеть», – что Локарт может счесть ее трусихой из-за того, что она задерживается в России вместо того чтобы приехать в Англию; что, возможно, он больше не любит ее, не хочет ее. Эта тревожная мысль всегда преследовала Муру, а он поддерживал ее сомнения. Несколько недель назад она получила напоминание об этом, когда слушала лекцию Горького по французской поэзии и вспомнила, как Локарт любил декламировать строки Мориса Магра, которые, видимо, были созвучны его мыслям:
J’ai le besoin profound d’avilir ce que j’aime…
Je sais que la candeur de ses yeux ne ment pas,
Qu’elle m’ouvre son ceur quand elle ouvre les bras,
Je sais a voir ses pleurs que sa peine est extreme
El malgre tout cela j’affecte de douter.
Je cherche avec une soigneuse cruaute
Ses erreurs, ses defauts, ce qui fait sa faiblesse,
Et m’en sers pour froisser, dechirer sa tendresse
[449].
У меня есть сильное желание принизить то, что я люблю…
Я знаю, что искренность в ее глазах не лжет,
Что она открывает мне свое сердце, когда раскрывает объятья,
Я знаю при виде ее слез, что ее страдание велико,
И, несмотря на все это, я испытываю сомнения.
С осторожной жестокостью я выискиваю
Ее ошибки, недостатки, слабости и,
Делая это, комкаю и рву ее любовь.
Это ли он чувствовал теперь? Истолкует ли он неправильно ее действия? Разделял ли желание Магра уничтожить свою любовь и бежать от нее?
