Они хорошо сделали свое дело. О смерти графа Мирбаха было объявлено чуть позже в этот же день. Немедленно ЧК и большевистское правительство начали взрываться изнутри. Сам Дзержинский попытался арестовать Блюмкина и чекистов – членов партии левых эсеров, но вместо этого сам был посажен ими под арест.
Так началось восстание левых эсеров. Несмотря на насилие, оно не ставило целью совершение государственного переворота; скорее это была попытка заставить большевиков прекратить проводить политику ублажения Германии и эксплуатации крестьян.
В тот же самый день, очевидно, безо всякой связи с событиями в Москве Борис Савинков – лидер воинствующей антибольшевистской оппозиции при тайной поддержке союзников начал наконец свое давно откладываемое восстание. После того как была отменена попытка совершить государственный переворот 1 мая, он готовил новый удар по большевикам, и 6 июля его вооруженные отряды захватили власть в Ярославле – небольшом, но стратегически важном городе на Волге, расположенном на пути между Москвой и Вологдой. Восстание Савинкова финансировалось французской миссией в Вологде в размере миллионов рублей, о чем прекрасно знал Локарт
[243].
Большевистская пресса была полна голословных утверждений, будто Великобритания и Франция помогали и Савинкову, и левым эсерам, восстание которых на следующий день распространилось на Петроград. Ранним утром потрясенный возможными последствиями со стороны Германии Ленин телеграфировал своему заместителю Сталину о внутреннем расколе в ЧК. «Убийство совершено явно в интересах монархистов или англо-французских капиталистов, – утверждал он и яростно обвинял предателей – левых эсеров. – Мы собираемся безжалостно ликвидировать их сегодня вечером, и мы скажем народу всю правду: мы на волосок от войны»
[244].
В Петрограде Мура стала свидетельницей восстания местных левых эсеров, которое вызвало в ней смесь презрения и страха. Презрение – к бедности духа, а страх – перед опасностью, которая могла грозить Локарту. Узнав о восстаниях в Москве и слушая выдумки о том, что в убийстве замешаны союзники, она отложила свою и так уже затягиваемую поездку в Йендель и написала ему, изливая свои страхи: «Ты знаешь, что это может означать, – писала она, имея в виду слухи об участии в этом убийстве союзников. – Я в ужасе, в ужасе»
[245].
В субботу вечером, в день начала восстания в Петрограде, Мура и Френсис Кроуми пошли вместе посмотреть на место действия. Для всех тех, кто ожидал падения режима большевиков, увиденное стало разочарованием.
Пажеский корпус был престижной военной академией в центре города недалеко от Невского проспекта приблизительно в полумиле от британского посольства. После революции в нем разместился штаб военного крыла левых эсеров, которые должны были защищать Петроград от нападения немцев и белофиннов
[246]. Это здание занимала смешанная банда из нескольких сотен солдат. Большинство из них были молоды, многие были наемниками. Их ряды уменьшились за счет некоторых преданных делу левых эсеров-боевиков, которые боролись с контрреволюционными силами в далеких уголках России – на Кавказе, в Сибири. Когда отряды Красной армии приблизились к зданию и пригрозили арестовать мятежников, если они не сложат оружие, левые эсеры, которые имели слабое представление о том, что на самом деле происходит в Москве, оказали сопротивление. Началась осада. Бойцы Красной армии имели численное преимущество; они установили орудия в торговом пассаже на другой стороне улицы и били по Пажескому корпусу. Левые эсеры отвечали ружейным огнем
[247].
Стоя вместе с Кроуми среди испуганных, но увлеченных зрелищем зевак в дыму сражения, рассеивающемся по улицам, Мура не получила никаких особенных впечатлений. «Через 40 минут их храбрость иссякла, и они сдались, – написала она Локарту. – Это было смехотворно»
[248]. Некоторые защищавшиеся сдались, другие бежали по крышам. К девяти часам все было кончено. Так пришел конец левым эсерам в Петрограде, тогда как в Москве, будучи более организованными и под лучшим руководством, они продолжали бороться.
Кроуми отнесся к восстанию не так легко, как Мура. Узнав о смерти Мирбаха, он стал уничтожать официальные бумаги; приближался переломный момент, и он счел небезопасным хранить документацию
[249]. Все это было внове для него. Привыкнув командовать на море, он теперь находился в незнакомых водах, плывя в темное царство заговоров и шпионажа, ежедневно имея дело с агентами SIS, пропагандой и антибольшевистскими движениями в Прибалтике, и это заставляло его нервничать.
Он не был человеком, пригодным для такой деятельности, как считала Мура, и не обладал природной осторожностью, необходимой для нее. Она воспользовалась его болтливостью и уязвимостью перед своими чарами и сделала самым ценным для себя источником информации о целях англичан. Она передавала узнанное Локарту, предупреждая его о любых враждебных намерениях и злословии за его спиной, и уверяла его в том, что самые важные люди – сам Кроуми, например, – верны ему. Даже когда волновалась из-за опасных последствий убийства Мирбаха и считала дни до своего отъезда в Йендель, она продолжала собирать информацию.
Одно встревожило ее. Майор Макальпайн (представитель военной миссии, настроенный против Локарта) рассказывал, что Муру «видели в Москве гуляющей с сотрудником посольства Германии». Она высмеяла эту выдумку: «Так как у меня нет никаких знакомых мужчин, за исключением шести англичан, – написала она Локарту, – мне интересно знать, кого из вас приняли за немца. Это просто смешно». Несмотря на пренебрежительное отношение к сплетням, Мура пришла в замешательство от этого рассказа и позаботилась о том, чтобы ее друг – полковник Теренс Кейес из SIS узнал, насколько сильно она настроена против Германии, – пошутила, что это она сама убила Мирбаха перед отъездом в Петроград. «В глубине души, – написала она, – я хотела бы, чтобы это была я…»
[250]
