Возможно, эта неопределенность и заставила ее раздвинуть границы того, что она была готова для него сделать.
Все началось со сплетен. Ее письма, страницы которых лучились любовью, заполнили обрывки информации и слухов о прибывающих и отъезжающих сотрудниках других британских миссий в России. Они ей были хорошо известны – лично и по работе. Генерал Фредерик Пуль, который направлялся в Архангельск с британским военным отрядом неопределенной численности и неопределенного назначения, беспокоил больше всего. Мура предупредила Локарта, что ходят слухи, будто Пуль «приезжает с большими полномочиями» и, возможно, возглавит все английские операции и склонит всех к военной интервенции. Но Мура неясно добавила, что если будет нужно дискредитировать Пуля и его миссию, «то нет ничего проще, чем разоблачить его». Он был «с евреями», завуалированно сказала она
[204]. Как служащая Хью Лича, она кое-что знала о закулисных финансовых делишках, в которых участвовали несколько высокопоставленных английских офицеров русского происхождения. Их цель состояла в том, чтобы оказывать финансовую помощь антибольшевистским белым войскам и мешать реализации банковских интересов немцев в России. Но по уклончивому поведению Лича можно было предположить, что, возможно, имеет место незаконное присвоение денежных средств
[205]; если так, то Мура была тем человеком, который должен был это разнюхать. Лич уже бежал однажды в Мурманск и вот вернулся.
Она смогла уверить своего любимого, что Френсис Кроуми и Ле Паж верны ему (что отчасти она приписала себе) и шеф SIS Эрнст Бойс о нем высокого мнения. Но были проблемы. Кроуми сильно встревожил ее, когда однажды отвел в сторонку и тихо спросил: «Вы ведь дружны с Локартом и не желаете ему вреда?»
Вздрогнув, она ответила: «Конечно нет. Зачем мне это?»
«Тогда не ездите больше в Москву, – сказал Кроуми. – Это может навредить ему, у него в Москве много давних врагов»
[206].
Она в письме спросила Локарта, что могли значить слова Кроуми. «Я совсем этого не понимаю, но, разумеется, у меня в каком-то смысле психология страуса». На самом деле ее психология была совершенно противоположна «страусиной», но Кроуми встревожил ее. Было ясно, что он имеет в виду завистливых дипломатов и бизнесменов, которых возмущал молодой выскочка с его пробольшевистской политикой и которые могли воспользоваться случаем подпортить его репутацию.
Была и еще одна тучка на Мурином горизонте, которая приняла облик грубовато-добродушного усатого полковника Кадберта Торнхилла – офицера SIS, который приехал, чтобы заниматься разведкой в миссии генерала Пуля на севере. Он бывал раньше в Петрограде – в посольстве Великобритании в 1915 г. По причинам, которые Мура не называла, ей не нравился Торнхилл, и она ему не доверяла. По-видимому, это чувство было взаимным, хотя она опять-таки не уточняла причин. «Он мне подозрителен во всех смыслах, – писала она Локарту. – Если он приедет сюда и заподозрит, что между нами что-то есть, да и даже без этого – наверняка постарается очернить меня в твоих глазах». Возможно, дело было в каком-нибудь давнишнем слухе времен «мадам Б.» с ее салоном. Ее беспокоило, что Локарт может поверить чему-то, что ему мог бы рассказать Торнхилл. «Может быть, ты не поверишь, – размышляла она, – но это разбудит в тебе сомнения – и нет ничего иного, что бы я заслуживала меньше всего»
[207]. Она быстро уверила его в том, что Торнхилл – раздражительный человек, который не ладит с людьми
[208]. Это было правдой; между ним и генералом Ноксом, безусловно, существовали трения, и у него были напряженные отношения с сэром Мэнсфилдом Смитом Каммингом – начальником SIS
[209]. По словам Муры, Торнхилл и Пуль недолюбливали друг друга, что могло навлечь беду на миссию в Архангельске, какой бы она ни оказалась.
Но роль Муры была больше чем сплетничать. Дипломатия Локарта вступала в новый и опасный этап. Он видел надвигающуюся интервенцию и знал настроения среди англичан в Петрограде и Мурманске, которые ее поддерживали. Он больше чем когда-либо ощущал, что правительство на родине не ценит его работу. Когда прошли последние майские дни, Локарт начал заряжаться более воинственным настроением, которое во многом было сосредоточено на немцах.
В этом отношении его антипатия была под стать страхам и подозрениям большевиков в отношении оккупированных балканских провинций и гораздо большей угрозы Украине. Молниеносным наступлением в феврале и марте немецкая армия захватила Украину, по условиям Брест-Литовского договора завладела ее территорией, которая стала якобы автономным протекторатом, и начала наводить в ней свои порядки.
29 апреля в результате государственного переворота было свергнуто демократическое социалистическое правительство Украины. Переворот при поддержке немецкой армии возглавил генерал Павло Скоропадский – украинский аристократ из казачьего рода. До подъема большевизма Скоропадский был одним из крупнейших землевладельцев на Украине, верным Российской империи, и служил штабным офицером в российской армии, был адъютантом царя Николая II
[210].
Было создано новое правительство, поддерживаемое Германией и состоявшее из украинских землевладельцев, многие из которых имели казацкие корни. Скоропадский был посажен правителем и стал традиционно по-казачьи называться гетманом – самодержцем, возглавляющим совет министров. Первое, что сделало гетманское правительство (как стало известно), – отменило перераспределение земли, которое ввело социалистическое правительство, и вернуло огромные украинские поместья и пахотные земли бывшим владельцам. Забастовки были запрещены, несогласие и крестьянские восстания жестоко подавлялись
[211]. Украина стала государством, зависимым от Германии, богатым источником зерна для немецкой военной машины и чем-то вроде курорта для немецких дивизий, измученных службой на Западном фронте; им разрешалось жить на земле и восстанавливать свои силы и боевой дух за счет крестьян
[212].
