Это было пагубное пристрастие. Когда жена Гамиша Ивонн заметила, что у нее не хватает одного предмета искусства, она сообщила об этом своему дворецкому, который сказал: «На вашем месте я бы поговорил с баронессой Будберг, мадам»
[865].
Давний враг Муры Ребекка Уэст, которая раньше пыталась очернить ее в МИ-5, считала ее невиновной в кражах из магазинов на том основании, что, по ее мнению, Мура на самом деле не настолько нуждается в деньгах. «Мне она казалась очень надоедливой в своих постоянных заявлениях о собственной бедности, – писала Ребекка, – но этот порок затрагивает многих людей, которые страдают от других видов опасностей и не могут справиться с ними». Ребекка не уточнила, от какого вида опасностей страдает, по ее мнению, Мура
[866]. Возможно, она была права, когда думала, что в подсознании Муры была более глубокая тревога; если так, то она была более близка к истине, чем Мурины друзья, которые считали ее просто чудачкой.
Всем, кто знал Муру, хотелось думать, что он или она владеют ключом к ее таинственной личности, но лишь избранные – включая Локарта и Уэллса – знали ее достаточно хорошо, чтобы судить, и даже они прилагали усилия, чтобы понять ее. Многие соглашались с хиромантом в том, что ее жизнь была интереснее, чем она сама. В 1950-х гг. в издательских кругах Муры людям начало приходить в голову, что ее жизнь может стать великолепными мемуарами.
Давно, во время переходного периода между Максимом Горьким и Гербертом Уэллсом, Мура начала сама писать книгу, которая, по-видимому, была воспоминаниями. В начале 1930-х, когда Локарт работал над «Воспоминаниями английского агента», Мура писала нечто, о чем она упоминала как «À côté de la mêlée» и «Au milieu de la mêlée»
[867]. Ничего из этого не вышло – то ли оттого, что она все время от нее отвлекалась, то ли из-за неспособности записать на бумаге свою версию собственной жизни, с которой она смогла бы спокойно жить. Было слишком много секретов, слишком много противоречивых историй, рассказанных разным людям. Мêlée если когда-нибудь и была написана, то так и не вышла в свет.
В 1951 г. Бланш Кнопф – супруга и деловой партнер нью-йоркского издателя Альфреда А. Кнопфа – написала Муре льстивое письмо с просьбой подумать над написанием автобиографии и предложила ей аванс от европейских и американских издателей с продажей прав на публикацию по частям ее воспоминаний американскому журналу
[868]. Мура согласилась, и, очевидно, аванс был выплачен. Она встретилась с Бланш в баре «Ритц» в Париже, чтобы обсудить книгу. В конце года Бланш написала снова, желая узнать, как продвигается работа. Прошел целый год, прежде чем она получила письмо от Муры. Ей пришлось бросить этот проект, потому что он мешал ее другой работе. «Не беда, – написала она, – я сделаю это когда-нибудь, и вы получите ее!»
[869] Этого не произошло. Шли годы, ни набросков, ни книги по-прежнему не было, а аванс был давным-давно потрачен на такси и вечеринки. В 1956 г. Гамиш Гамильтон сказал Бланш, что Мура готова начать наконец писать автобиографию. На короткое время возникло ликование, но опять ни слова не было написано, и проект сошел на нет.
В 1960-х гг. эта идея снова всплыла. Кеннет Тайнен предложил Муре дать интервью о Горьком для его художественной программы «Темпо» для Ай-ти-ви. Она спросила разработчицу программы Джоан Родкер, не сможет ли та выступить в роли ее личного секретаря и помочь ей записать ее автобиографию. Джоан в какой-то мере была близка ей по духу – активистка левых сил со склонностью устраивать приемы для своих поклонников, которые были своего рода «коммунистическим салоном» в Лондоне. Она провела далеко не одно утро, сидя на постели Муры, слушая ее рассказы о своей жизни и Горьком. Но из этих посиделок книги не получилось
[870].
При жизни Муры и после ее смерти Гамильтон делал несколько попыток сдвинуть с мертвой точки написание либо ее воспоминаний, либо биографии, но семья оказывала слишком сильное противодействие, а информации было слишком мало.
К Робину Брюсу Локарту – мальчику, рождение которого разбило ей сердце в 1921 г., много раз обращались авторы, нуждавшиеся в его помощи в написании биографии Муры Будберг. Он знал о ее шпионской деятельности от своего отца, но о большинстве периодов ее жизни существовало слишком мало информации, с которой можно было работать. Мура позаботилась об этом
[871].
Мура любила быть окруженной тайной; ей нравилось, чтобы люди строили догадки в отношении ее. И она, вероятно, понимала, что именно о тех вещах, которые ей больше всего хотелось держать в тайне, ее друзья и знакомые больше всего хотели прочитать. Она была такой интересной, потому что была такой загадкой.
И хотя воспоминания так и не были написаны, другая работа Муры продолжалась. Ее усилия переводчицы и писателя расширились и стали охватывать не только книги, но и театр и кино. В 1962 г. она сделала новый перевод основополагающего произведения Горького – пьесы «На дне» для ее постановки драматургом Дереком Марлоу. В спектакле главную роль сыграл Фултон Макей и принимала участие молодая Прунелла Скейлз
[872]. Помимо Горького она переводила Чехова, и в 1967 г. Лоуренс Оливье поручил ей перевести «Трех сестер» для спектакля Национального театра с Джоан Плаурайт в главной роли, Энтони Хопкинсом и Дереком Джекоби. Спектакль был хорошо принят, а перевод Муры выдержал сравнение с другими недавними версиями, которое оказалось в ее пользу
[873].
В тот же год Мура написала сценарий к фильму Сиднея Люмета «Чайка», основанный на ее собственном переводе чеховской пьесы. Главные роли в нем играли Ванесса Редгрейв, Джеймс Мейсон и Симона Синьоре. Во время съемок фильма Синьоре – еще одна неотразимо привлекательная женщина, внешность которой ухудшилась с возрастом, – сильно невзлюбила Муру: «Старая карга утверждает, что она баронесса, но все мы подозреваем, что она старая русская обманщица»
[874]. Это было заявление, которое, возможно, говорило больше об актрисе среднего возраста, нежели о пожилой русской сценаристке.
