Корда также был знаком с Локартом, который обедал с ним в доме Сибил Коулфакс в мае 1935 г. в компании принца Уэльского и Уоллис Симпсон. Принц Уэльский на этом обеде продемонстрировал свои политические взгляды. По отзыву Локарта, принц «выступил за дружбу с Германией: никогда не слышал, чтобы он столь определенно говорил раньше на какую-либо тему»
[728].
На тот момент Уэллс и Мура получали удовольствие от того, что вхожи в это киношное общество, особенно если оно включало представителя королевской фамилии. И Уэллсу уже недолго оставалось ждать, когда прекратятся поездки Муры в Россию.
В начале 1936 г. Уэллс плыл на корабле на родину, возвращаясь из Америки. Когда он ступил на платформу вокзала Ватерлоо, увертываясь от неизбежных журналистов, он увидел ожидавшую его Муру. Она шутливо обвинила его в том, что он завел себе еще одну возлюбленную, пока был в отъезде. Да, в той же манере ответил ей он, он не хранил ей верность, прилагая к этому все свои усилия. С его души свалился камень. Уэллс решил, что наконец избавился от страстного увлечения Мурой и их отношения могут теперь перейти в более расслабленную фазу, лишенную его навязчивой ревности
[729].
Мура продолжила ездить повсюду по своему усмотрению. Они проводили вместе выходные, уезжая куда-нибудь, блистали в разговорах и занимались любовью скорее для удобства, нежели из страсти.
В конце мая Уэллс заметил, что Мура выглядит подавленной и начинает плакать без оснований. Она не рассказывала ему о причине своих страданий.
В марте она тайно ездила в Крым, чтобы ненадолго повидаться с Горьким в Тессели. В апреле, вернувшись в Англию, отправила ему – как оказалось – свое последнее письмо. «Мой дорогой друг, – писала она, – прошел почти месяц со времени моего отъезда, а мне все кажется, что я проснусь, приду, чтобы побеспокоить вас за письменным столом, начну помогать в саду и делать все, что делает жизнь приятной». Она написала ему, что ее поразило, «насколько неразделимы и ценны мои отношения с вами, мой дорогой»
[730].
Затем, вскоре после получения письма от Муры, Горький узнал, что обе его любимые внучки заболели гриппом. Несмотря на свое собственное плохое самочувствие, 26 мая он оставил свою сиделку и компаньонку Липу и уехал в Москву, чтобы повидаться с ними.
Одни говорили, что он заболел в поезде, простудившись на холодном сквозняке из окна; другие – что был болен еще до отъезда из Тессели. А третьи считали, что Горький был здоров еще несколько дней после визита к больным детям и заразился инфекцией от них. Грипп для человека с туберкулезом, как у Горького, был очень опасен. В «Правде» утверждалось, что он заболел 1 июня – после возвращения в свой подмосковный дом. У его постели собрались семнадцать врачей.
В Москве по приказу Сталина вот-вот должна была начаться первая волна позорных показных судов, посредством которых он в конечном счете уберет всех своих соперников и их союзников и сторонников. В конце концов большинство выдающихся большевиков, «делавших» революцию, будут арестованы, судимы и казнены. Из них будут лишь два известных исключения – сам Сталин и Троцкий, который находился за границей в ссылке. Судебные разбирательства уже тайно начались в предыдущем году с ареста и допроса Льва Каменева – бывшего заместителя председателя Совета народных комиссаров и Григория Зиновьева – бывшего главы Петроградского Совета и Северной коммуны. После смерти Ленина Сталин, Каменев и Зиновьев образовали триумвират, который некоторое время правил Советским Союзом. В последовавшей затем борьбе за власть Сталин вышел победителем и с середины 1920-х гг. стал фактически диктатором в СССР. Но его соперники были все еще живы и все еще представляли угрозу; от них нужно было очистить большевистские ряды. Их арестовали и подвергли допросу под руководством Ягоды (от него самого избавятся во время третьей волны судов в 1938 г.).
Каменев был другом Горького, Зиновьев – его злейшим врагом. Теперь перед лицом суда и перспективой казни они оба обратились к нему за помощью. Горькому по-прежнему поклонялись массы народа, и он не мог отвергнуть просьбу о помощи даже давнего врага. Сталин, который планировал провести еще много таких судов и казней, понял, что Горький стал больше помехой, нежели ценностью. Но избавиться от него путем суда и казни было немыслимо. Для Сталина болезнь Горького – если она окажется смертельной – была бы благословенным совпадением.
В НКВД имелся передовой токсикологический отдел, в котором разрабатывали яды и биологическое оружие, включая бактерии превмококков, способных вызывать воспаление легких. Вместо того чтобы судить Горького и огорчить этим русских людей, что могло быть лучше заражения его смертельной инфекцией?
[731] Для человека, о котором известно, что он страдает от легочной болезни, такая смерть будет так или иначе ожидаемой, и никто не заподозрит ничего зловещего. Несколько других домочадцев Горького, включая управляющего, его жену и повара, заболели чем-то, что было диагностировано как ангина. У них были симптомы, схожие с симптомами у Горького, хотя никто из них не вступал с ним в непосредственный контакт. А из тех, кто был при нем на протяжении всей болезни, не заболел ни один.
Через несколько дней Мура была у постели больного. Еще одно необычное совпадение. Как она узнала о его болезни, получила визу и организовала поездку столь быстро? Возможно, что это был заранее запланированный визит, который случайно совпал с внезапной болезнью Горького. Или, быть может, не случайно. По словам одного близкого друга, из дома в Найтсбридже ее увез черный лимузин, который был послан за ней Иваном Майским – послом СССР. Она вылетела в Берлин, а затем в Москву 5 июня; ее въезд в СССР не был отмечен в паспорте
[732].
Не в первый и не в последний раз от Тани потребовалось обеспечить прикрытие для отсутствия матери. Она написала Уэллсу, что Мура заболела во время пребывания у своей сестры в Париже и ей приходится восстанавливаться после болезни в частной лечебнице. Уэллс, либо исполненный подозрений, либо встревоженный, – а возможно, и то и другое – продолжал донимать Таню требованиями сообщить ему название лечебницы, чтобы он смог связаться с Мурой. Тане очень не нравилось врать ему. Она умоляла Муру разрешить ей открыть правду. Сначала Мура отказалась, но через пару дней уступила и разрешила Тане сообщить Уэллсу, что Мура узнала о болезни Горького и поспешно выехала из лечебницы, чтобы увидеться с ним до его возможной смерти. «Слава богу, больше не нужно было лгать, – записала Таня в своем дневнике. – Мне все еще приходится делать вид, что я ничего не знала обо всем этом до настоящего дня. Я уже сыта по горло и не хочу больше всякий раз быть посредницей. Это выставляет меня полной дурой»
[733].
