Мура утверждала, что ее жизнь ей не принадлежала еще с 1916 г., когда в разгар Первой мировой войны немцы уличили ее в шпионаже на правительство Российской империи. Под угрозой смертного приговора ее перевербовали, и она начала шпионить за русскими на немцев. С тех самых пор, призналась она, обстоятельства вынуждали ее действовать по указке того правительства, которое крепче ее держало. Отсюда и ее поездки в Россию по требованию Сталина с целью умиротворить Горького, чтобы он был всем доволен. То, что с ней случилось, по ее словам, было следствием революции: нужно было делать то, что должно, или умереть.
Уэллс был склонен верить этому рассказу – и Энтони, безусловно, поверил ему, когда позднее услышал его. Но Уэллс был потрясен тем, что он расценил как простое оправдание. По его мнению, были «вещи, которые нельзя делать ни при каких обстоятельствах; вещи настолько постыдные, что уж лучше было умереть». Мура посмеялась над ним, но простила ему его нравственную легкость. Она напомнила ему, что он «никогда не знал, что такое быть абсолютно беспомощным». Пока можно было выжить, пока человек не был настолько уничтожен физически, что смерть для него была неизбежна, «еще один день жизни стоил всего, чего бы он ни стоил. В течение следующих двадцати четырех часов могло случиться все что угодно»
[712].
И это все, о чем она ему рассказала. Помимо этого, не стоит ворошить прошлое, а эпизоды из ее прошлого, которые она предпочла не оживлять в памяти, должны остаться неозвученными. Если Уэллс хотел продолжать их отношения, ему нужно было принимать ее условия, «первое из которых: все ее скелеты должны оставаться во тьме шкафов, в которых она их спрятала»
[713].
То, о чем Мура рассказала Уэллсу, было смесью правды и лжи. Когда полвека спустя Таня прочитала рассказ Энтони, она увидела ложь, лежавшую в его основе: было совершенно невозможно, чтобы в 1916 г. Мура оказалась в таком положении, когда ее могли схватить немцы за ведение шпионской работы и приговорить к смерти. Для этого нужно было, чтобы она находилась на немецкой территории, что было невозможно
[714]. Таня отрицала вероятность того, что ее мать была шпионкой.
И тем не менее были факты, о которых не знала Таня, – и никто не знал в то время. Муре не нужно было находиться вблизи передовой, чтобы быть шпионкой в годы войны. Таня ничего не знала о «мадам Б» и ее петроградском салоне, где собирались русские, сочувствовавшие Германии, которые и являлись объектами шпионской деятельности хозяйки салона, которую та вела для разведывательной службы Керенского. Эти собрания проходили под присмотром немецких шпионов, которые были готовы убить любого, в ком видели угрозу их безопасности
[715]. После этого на протяжении нескольких лет о Муре в Петрограде ходили слухи, что она немецкая шпионка, и только английские агенты SIS, такие как Джордж Хилл и, вероятно, Локарт, знали правду – что она притворялась, будто шпионит на немцев, работая на Россию.
Остальная часть истории, которую Мура рассказала Уэллсу, была лишь откровенным изображением тех сил, которые тянули ее в разные стороны начиная с тех времен. Она была в таких местах – физически и эмоционально, – которые не могла охватить даже удивительная фантазия Уэллса. Она перенесла ужасающие лишения; он – нет. Она смотрела смерти в лицо, и ее со всех сторон окружали массовые убийства, совершаемые с благословения государства, и жила в обстановке, в которой люди ее класса были официально объявлены существами хуже людей. Только этический теоретик, который в своей жизни знал лишь безопасность и защищенность, мог считать, что существуют вещи, «настолько постыдные, что уж лучше умереть». Только те мужчины и женщины, которые были вынуждены делать такой выбор, могли судить.
А жизнь продолжалась. К 1936 г., когда Уэллс переехал в свой новый дом по адресу: 13, Ганновер-Террас, Риджент-парк, который по его плану должен был стать его домом «на последние годы», он дал ей от него ключ. «Может быть, есть предел отдаления, – написал он, – как есть афелий (наиболее удаленная от Солнца точка орбиты небесного тела, обращающегося вокруг него. – Пер.) на орбите планеты. Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь покончим с нашими отношениями. Между нами существует беспричинное взаимное притяжение»
[716].
Несомненно, он согласился бы с Артуром Кестлером, который – хотя ему и нравилась Мура – назвал ее «цветок, поедающий мужчин, похожий на одну из тех орхидей, питающихся насекомыми, пусть даже и не такой прекрасный»
[717].
Предсказание Уэллса оказалось правильным. Несмотря на трещину в отношениях, он всегда любил ее. Единственное, с чем он так и не смог примириться, – это то, что она была независимым человеком и держалась с ним на равных. Он знал, что она ему нужна, но так и не смог до конца понять почему, так как не смог полностью оценить ее как личность.
Их близкий друг Питер Ричи Колдер – шотландский писатель, социалист – считал, что Мура «была по мыслительным способностям достойной соперницей Г.Д. С ее быстрым умом и неожиданно широкими знаниями во многих областях она могла отстаивать свою точку зрения в разговорах с ним. Более того, умела находить к нему подход, когда он иногда был в ворчливом настроении, с помощью шутки или даже резкого замечания в его адрес». Ричи Колдер считал Муру «Кэтрин Парр для Г.Д., надежной опорой для него, источником духовного утешения»
[718].
Но она также доставляла ему тревоги и поводы для самобичевания. Такая уж была Мура.
Их отношения были отличными, пока они жили в Лондоне и имели возможность вести каждый свою жизнь. Когда они ездили вместе отдыхать за границу и были вынуждены находиться в обществе друг друга, проявлялось напряжение, особенно в то непростое время после 1934 г. «Оно действует так иссушающе», – написала Мура Локарту в конце того года, когда она и Уэллс гостили на вилле Сомерсета Моэма. (Ей нравился Моэм, который работал на SIS в России во время английской интервенции 1918–1919 гг., хотя иногда его порочность бесила ее.) «Я чувствую себя в плену эмоций, которые действуют беспощаднее всего, – сострадания, гордости, самобичевания»
[719]. Локарт должен был вот-вот совершить ностальгическую поездку на Восток и надеялся написать о ней книгу
[720]. Полушутя она попросила его: «Милый, увези меня на Восток».
