Уэллс так не думал; он хотел либо ее всю – «с кожей и костями, нервами и мечтами» – либо ничего. Он больше не доверял ей. «Она, как ребенок, верит тому, чему говорит, – написал он, – и негодует, сильно негодует на недоверие. Теперь я не верю ни одному ее утверждению без подразумеваемых оговорок»
[705].
Но он не мог ее отпустить, и они оставили все как было – иногда к ним возвращался дух их прежней счастливой дружбы, а в другие моменты они спорили, хлопали дверями и пулей вылетали из дома, но их снова притягивало друг к другу. Они отдыхали вместе в Марселе и проводили Рождество на вилле Сомерсета Моэма на Кап-Ферра, где Уэллса посетил взрыв творческого вдохновения. Он работал над киноверсией своего фантастического рассказа «Человек, который умел творить чудеса». Когда Мура отправилась назад в Англию без него, Уэллс стал встречаться с вдовой-американкой Констанс Кулидж, которая напоминала ему Муру. Эти две женщины вскоре встретились, и Мура «проявила пыл, и ей было забавно видеть», что Уэллс явно влюблен в другую женщину. Она поддразнивала его этим.
Однажды Уэллс увидел ее в слезах с телеграммой в руках. Она показала ему ее. Телеграмма была из Эстонии: Мики была серьезно больна. Уэллс сказал, что она должна немедленно лететь в Эстонию. «Ты рассердишься, если я уеду», – сказала Мура, готовая расплакаться.
«Ты никогда не простишь себе, если Мики умрет», – сказал он ей и помог собрать вещи.
Пока Мура была в Эстонии, он уплыл в Америку, где встретился с Рузвельтом и опубликовал статьи о его «новом курсе». По пути домой написал Муре ультиматум: «Либо ты полностью входишь в мою жизнь, либо уходишь из нее». Это было безнадежно, и Мура знала это. Всякий раз, когда он выступал с такими заявлениями и требованиями, она говорила ему в своей обиженной манере: «Почему ты пишешь такие жестокие вещи?» – и возобновляла их отношения с «неодолимым спокойствием».
Уэллс, конечно, не узнал, что именно Мура делала в России.
В мае 1934 г. она узнала, что сын Горького Максим умер, очевидно от воспаления легких. Он был поспешно захоронен на следующий день. Ему было всего лишь тридцать семь лет, и на вид он был в хорошей форме, тем удивительнее, что его свалила такая болезнь. Горький был опустошен и так и не отошел от этого удара
[706]. Пытаясь не дать ему горевать о смерти сына, Сталин отправил его в речной круиз по Волге.
«Я очень нежно обнимаю тебя, – написала Мура Горькому из Лондона, – мой милый, мое самое драгоценное сокровище»
[707]. Немедленно после этого она вылетела якобы в Эстонию, но на самом деле в Москву, оставив все еще простодушно доверявшего ей Уэллса. И очевидно, это был не первый раз, когда ей разрешали въезд и выезд из СССР, чтобы навестить Горького.
Так что не существовало никакого риска быть убитой, если она окажется в России. Чарльз Перси Сноу, который в последующие годы стал одним из друзей Муры, сказал, что она «была единственной женщиной, о которой Сталин говорил с уважением». Барон Бутби – склонный к полемике член парламента от Консервативной партии – соглашался: «В Москве с ней обращались, как с заезжей принцессой»
[708]. Очевидно, приблизительно в это время до французской службы безопасности дошли слухи о поездках баронессы Будберг в СССР, которые были занесены в ее досье.
Сам Горький все больше и больше становился подконтрольным Сталину. Поездка по Волге была толчком к тому, чтобы он вернулся к своему бывшему большевистскому «я». Его приверженность партии начала ослабевать после смерти Максима и осознания того, насколько ограничены его собственные путешествия. Жизнь в России была не совсем такой, какой он ожидал.
Когда Уэллс прибыл в Москву, Горький только что возвратился из речного круиза, а Мура ускользнула в Эстонию. Если бы не мимолетная оплошность переводчика, Уэллс никогда бы ничего не узнал. В письме из Эстонии, вероятно, тогда, когда с ней был Уэллс, возмущенный ее обманом, Мура написала Горькому:
Все проблемы еще не решены, но улаживаются. В своих мыслях я всегда с вами, особенно после того, как мы повидались. Все здесь кажется ненастоящим, лишенным смысла. Здесь труднее жить. Мой дорогой друг, как вы? Вы знаете, как мне трудно писать вам. Ни вы, ни я не любим некоторые слова. Но вы по-настоящему чувствуете, насколько сильна и нерушима моя близость к вам
[709].
Безусловно, она лгала ему так же бойко, как и Уэллсу. Ни один из этих мужчин больше не доверял ей. Но ни один из них не мог без нее, и каждый из них желал иметь ее всю для себя одного, чтобы она постоянно была рядом.
Если кто-то и слышал что-то близкое к правде, то это, вероятно, был Локарт. Мура встречалась с ним после своего возвращения в Англию. Она поведала ему о своих проблемах, а потом написала, чтобы извиниться за то, что была «такой эгоцентричной ослицей» и заставила его скучать весь вечер. «Но это очень помогло мне. Пожалуйста, скажи, что ты не сердишься на меня и что у нас будет другой, более приятный вечер». И добавила: «И ты никогда никому не расскажешь о том, что я тебе говорила, ладно? Ты же знаешь, я, как правило, никогда не «жалуюсь», и ты единственный человек, с кем я могла быть так откровенна»
[710].
Маловероятно, что даже Локарту она рассказала что-то близкое к полной правде. Ее вовлеченность в роман с Горьким была глубже, чем кто-то мог себе представить. Она все еще была обладательницей чемодана с письмами, который увезла из Сорренто, и ключа от ящика в дрезденском хранилище – и то и другое было спрятано в одной ей известном месте.
Глава 21. Загадочная смерть Максима Горького. 1934–1936 гг.
И хотя Уэллс подробно описал потрясшее его открытие в Москве, свою очную ставку с Мурой и споры, которые изводили их в последующие месяцы, он так и не доверил бумаге полный рассказ о том, что говорила ему Мура о своей деятельности в России. Вполне могло быть, что в то время, когда он писал обо всем этом в 1935 г., она еще не прибегла к своему последнему рубежу обороны. Это случилось, вероятно, в конце 1935 или начале 1936 г.
Уэллс доверительно сообщил своему сыну Энтони Уэсту о том, что рассказала ему Мура, когда ей были преподнесены доказательства ее поездок в Россию. Когда их общение дошло до точки, где ее невозмутимых отказов отвечать и присущего ей обаяния больше было не достаточно, чтобы успокоить его, она рассказала ему невероятную историю
[711].
