На Генкин вопрос, чем конкретно занималась эта троица, бабуля пожала плечами и ответила, что тянули какие-то провода с крыши и остановили свои работы этажом ниже. То есть до второго и первого тянуть не стали, она потом спрашивала у соседей. И не только у них, между прочим. Бабуля не поленилась и отправилась в ЖЭК узнать, что же все-таки это делалось. Но там никто и ничего не знал. От нее отмахнулись, как от назойливой мухи, объяснив, что им некогда узнавать у сторонних организаций, что именно там делалось. Может, телефонный кабель тянули. Может, новые радиоточки. Может, кто в квартире сигнализацию устанавливал или какую-нибудь спутниковую антенну на крыше взгромоздил.
Таким разноплановым объяснением старушка была удовлетворена и больше бурю в стакане воды не поднимала. А потом нахлынули дачные работы, отопление в подъезде начали менять, она про этих чернявых мастеров и забыла. А сейчас вот к слову вспомнила.
– А больше ничего странного вы не заметили? Может, какие-нибудь люди посторонние начали в гости захаживать.
– К кому? – бабуля уставилась на Генку непонимающе.
– Вот, например, к Закатовой? – Сячинов ткнул пальцем в Любино плечо. – Вы не заметили никого странного возле ее двери?
– Нет… – она подумала немного, пожевав губы, и снова пробормотала: – Нет. Был ее полюбовник прежний, с собачьим именем, как его, Люба? Ну, тот, что бросил тебя и в Москву укатил?
– Ким, – подсказала Люба, обижаясь за его имя, что совсем собачьим ей не казалось.
– Во, во! Он был. Так вы вместе с ним и ушли. Твой непутевый Серега был. Тоже в то время, когда ты была дома. Один раз даже до утра оставался. Или я что-то путаю? – въедливая старушка неодобрительно уставилась на нее.
Люба покраснела, уловив многозначительное хмыканье Сячинова. Станет теперь острить на предмет ее половой распущенности. Плевать!..
– Если вдруг вы что-то вспомните. Мало ли, вдруг ускользнуло что-то из вашей памяти, а потом вдруг всплывет.
– Поняла, – кивнула бабуля и ушла к себе.
Они спустились этажом ниже и, открыв дверь Любиной квартиры, вошли.
– До утра, значит, оставался… Ну-ну! – Генка зло прищурился. – Иванов до утра оставался. У Кима живешь. От Хелина с бриллиантом вышла. Как это, Любовь, называется? Не спеши, я отвечу. Это называется распутством. А по-русски…
– Я знаю, как звучит это по-русски, Гена. – Люба с тоской оглядела родные стены. – Присесть тебе даже не на что, уж извини.
– Ничего, пешком постою, – утешил Сячинов и принялся шнырять по ее квартире.
Люба за его передвижениями наблюдала без особого интереса. Инъекции и микстура делали свое дело, ей жутко хотелось спать. Сидя на уцелевшей табуретке посреди комнаты, она без конца зевала и трясла головой, чтобы не уснуть и не свалиться ненароком на пол. Генка прекратил свои метания внезапно, для чего-то взял в руки ее телефонный аппарат, долго рассматривал его и провода, что к нему тянулись, потом чуть тряхнул. Потом еще и еще раз. Повеселел вдруг, метнулся в кухню и вернулся оттуда с кухонным ножом.
– Не возражаешь? – он уложил аппарат на ее журнальном столике и, не дождавшись разрешения, принялся откручивать болты, удерживающие нижнюю крышку. – Есть у меня кое-какие соображения насчет тех рабочих и еще кое-чего, надо бы проверить… Что-то не нравятся мне эти лица кавказской национальности… И вообще ничего не нравится… Что-то не стыкуется, не вяжется и не укладывается… Ого!!! Любовь, взгляни-ка, дорогуша моя!!!
Она сползла с табуретки и, вяло переступая, подошла к Сячинову. Тот сидел на корточках и ковырял кончиком ножа во внутренностях ее телефонного аппарата, будто патологоанатом. Люба заглянула через его плечо и недоуменно хмыкнула.
– И что я должна тут увидеть? Взрывное устройство?
– Вот видишь, вот эта хрень светится? – Генка глянул на нее снизу вверх. – Знаешь, что это такое?
– Нет, но догадываюсь.
– И что же?
– Телефон на прослушивании. Так?
В голове у нее тут же звякнуло и закрутилось, как в игровом автомате. Сейчас, вот сейчас, мелькание цифр, дат, событий и фрагментов прекратится, и на табло встанут те единственные кадры, что определят все сразу. И она сорвет джек-пот, мгновенно обо всем узнав и догадавшись.
– Твой телефон на прослушивании. – Генка поднялся с корточек и, поигрывая ножом, медленно и со значением проговорил: – Это значит, что все, о чем ты говорила в трубку, было достоянием третьих лиц. А о чем ты говорила по телефону? О чем таком важном? Ну-ка вспомни!
– Мы говорили с Тимошей. Назначили встречу. И он хотел обсудить со мной что-то, что, по его мнению, могло оказаться важным, – подхватила потрясенная Люба. – До встречи он не дожил… Потом мы говорили с Таней Савельевой. Она рассказала мне о бумагах, будто бы в них содержится какая-то информация… Бумаги пропали. Пропали из квартиры Савельевых. Стало быть, тот, кто шел туда за ними, знал, что они там. Откуда?!
– Вот отсюда! – Генка вонзил нож в растерзанное телефонное нутро. – Вот откуда все стало известно, Любовь! Тот, кто прослушивал твой телефон, знал обо всем и опережал вас всех на полкорпуса.
– И кто это?! – сердце сжалось до размеров булавочной головки и бешено заколотило о ребра.
– Хороший вопрос. – Генка посмотрел на нее с напряженным неверием. – Никаких вариантов нет?
Были!..
Были варианты! Так и тянуло сказать ему сейчас, что вся эта дребедень установлена здесь была еще Кимом, а Тимошей Савельевым использовалась, но… Но как быть тогда с теми парнями, что тянули какие-то провода с чердака? Считать их совпадением? Да и еще было кое-что…
Раньше, в то время, когда еще с ее телефоном упражнялись талантливые друзья, она не замечала никаких лишних проводов. Помнится, таскала аппарат за собой по всей квартире, то на кухню, то в ванную. И ничего лишнего не было. Один тонкий телефонный кабель, и все. А сейчас их было целых три. Странно, что она этого не заметила.
– Очень странно, – подтвердил Сячинов. – Голова-то должна быть! И глаза еще. Не заметить два лишних провода! Ну, ты, мать, даешь! Хотя… Хотя проведено мастерски, заметить очень сложно. Все заизолировано в одну жилу, нужно было приглядываться, чтобы заметить. Н-да, дорогая. Это уже… Это уже знаешь, чем пахнет?
– Нет, – она действительно не знала. – Что делать-то, Ген?
– Вызывать кого следует, вот что делать, – проворчал он и вдруг уставился на нее противно, по-ментовски. – Ничего не хочешь мне рассказать, а, Любовь?
– Я?! Я… Я не знаю, правда, Генка, что и делать! – и она расплакалась внезапно. – Не мог же Савельев сам себе вредить! Если он знал, чего тогда… А Ким?! Я никогда и ни за что не поверю, понимаешь?!
– Если честно, то нет. – Сячинов озадачился ее слезами, но с расспросами пока не лез, начав снова что-то искать в ее стенах. Что-то выстукивал, выслушивал, вынюхивал.
