– Вы меня отпускаете? – не поверил Вениамин Андреевич.
– Конечно, отпускаем, мне тебя сейчас арестовывать не с руки. Ты мне нужен свободный и гордый!
– Я напишу чистосердечное признание и меня не арестуют? – уточнил Венечка.
– Ты меня лучше не зли, дорогой! – жестко велел Денис. – А то мы сейчас выйдем и дадим девушке возможность закончить то, что она так удачно начала! Правда, перед этим наденем на тебя наручники, чтобы ты ей не мешал.
– Я понял, я понял! – перепугался Венечка.
– Ну, мы можем идти, дальше ребята разберутся, – заметил, поднимаясь со стула, Денис.
На лице у Вениамина Андреевича отразилось облегчение, сменившееся работай мысли, додумать которую Денис ему не дал.
– Кстати, я забыл тебя предупредить. За тобой, естественно, будут следить, ну это ты и сам понял. Если попробуешь кому-нибудь намекнуть на наш сегодняшний разговор или станешь вести себя нервно и неадекватно, даже если просто пукнешь в пространство не тем запахом, я сразу арестую твоего дядюшку, о деятельности которого мне много интересного известно. А тебя, милый, с превеликим удовольствием посажу в камеру к уголовникам, они очень любят таких пухленьких мальчиков и еще большей «любовью» пылают к педофилам и убийцам детей! Ты меня понял!
– Д-а-да! – пролепетал Венечка.
– Вот и молодец! Тебе объяснят, как действовать дальше и с кем связываться.
Когда они вышли из темного, провонявшего, брошенного человеческого жилья, остановились, не сговариваясь, и закурили, все втроем.
– На его месте я бы уже померла от страха, – нарушила тишину Вика.
– Не надейся! Такие мальчики очень живучи, – ответил устало Денис.
Денис уверенно и спокойно вел машину. В салоне стояла тишина: после того как они отъехали от дома, никто не проронил ни слова. Вика, сидевшая сзади, смотрела в окно, Егор, откинув голову на подголовник, дремал.
Денис все поглядывал в зеркало на молчавшую Вику и, не выдержав, спросил:
– Вик, ты что, переживаешь, что на этого козла кинулась?
Она отвернулась от темного окна, поймала его взгляд в зеркале и ответила:
– Нет. Я думаю о том ребенке, которому понадобилась пересадка почки.
Услышав ее ответ, Егор открыл глаза и выпрямился на сиденье.
– Я ставлю себя на место его матери и понимаю, что сделала бы все возможное и невозможное, чтобы спасти сына. А если бы у меня имелись деньги, то, скорее всего, обратилась бы и к тем ребяткам, от которых сейчас бегаю. И вряд ли я бы думала о том ребенке, у которого возьмут эту почку.
– Не грузись, Викуль, – подбодрил ее Денис, – всякая медаль имеет оборотную сторону.
– Я сейчас поняла, что это не вопрос этики, морали или законности. Все гораздо проще и сложнее. Каждый спасает своего ребенка.
– Не совсем, – возразил Денис, – ты уверена, что если бы точно знала, у кого и при каких обстоятельствах возьмут орган для твоего больного ребенка, то согласилась бы на это? Ты уверена, что, зная, что ради спасения твоего ребенка другого, здорового, сделают инвалидом на всю жизнь и без согласия его и его родителей, обманным путем?
– Не знаю, – подумав, ответила Вика.
– А я знаю! – разозлился Денис. – Я Богу свечку поставлю и помолюсь, хоть и не умею, только чтобы мои пацаны никогда не попали ни в доноры, ни в нуждающихся в донорстве! А еще за то, чтобы я никогда не стоял перед выбором: спасать ли своего ребенка за счет другого, потому что ответ я знаю! Когда я понял, что ты права во всех своих подозрениях, то обрадовался. Честно! Я обрадовался, что не моего мальчишку какие-то сволочи решили сделать донором! Потому что сегодня, если бы я оказался на твоем месте, то запросто мог пристрелить этого Венечку, и черт бы с ним! Запросто! Не задумываясь! Я старый, битый и слишком много знающий циник и давно не страдаю такой ерундой, как рассуждения на тему морали, нравственности и законности. Для этого я слишком хорошо понимаю, какое место в нашей стране занимают эти понятия. Но всегда есть некая грань, которую нельзя переступать! Потому что нельзя и все! У нас сейчас выродков без тормозов перебор! Знаешь, есть такое понятие: «линия денежного предела». Это когда после определенной суммы с нулями, которой владеет человек, у него в голове отключаются сдерживающие рецепторы, и деньги любой ценой становятся для него единственным управляющим мотивом. Оказывается, что у разных людей этот предел свой, кто и за пару тысяч мать родную убьет. Но для ублюдков, которые ворочают действительно большими бабками, мир делится на людей, которые обладают большими деньгами и властью, и на всех остальных – «материал», как сказал Венечка. А это страшно! Потому что они всегда при власти! Всегда! И таких надо тупо уничтожать, по крайней мере изолировать!
Злясь, он прибавил скорости и резко повернул на пустом перекрестке.
– Ты коней-то придержи, – урезонил друга Егор, – а то спасать придется нас.
– Да ладно тебе, док! – успокоился сразу Денис.
Он был маленьким мальчиком, когда решил для себя, что обязательно станет начальником.
Они жили вдвоем с матерью в жуткой, отупляющей нищете. Отец был героем Великой Отечественной войны, но умер через несколько лет после войны, от старых ран, еще до рождения сына. Им, как семье героического ветерана, что-то там полагалось, но никто не собирался это что-то давать. Мать ходила по инстанциям, выпрашивала, вымаливала, это он помнил смутно, из разговоров взрослых на коммунальной кухне, которые ребенок слышал урывками, забегая между играми попить воды или ухватить какой-нибудь кусок.
Однажды мать одела его в лучшую парадную одежду и взяла с собой на прием к высокому начальству. Они долго сидели в приемной, дожидаясь, когда их вызовут. Он устал, хотел пи́сать и есть. Оттого, что нельзя было разговаривать и двигаться, а требовалось только прямо сидеть на стуле, у него разболелись голова и спина.
Потом огромная дверь открылась, и мать торопливо взяла его за руку и повела в эту страшную дверь.
Они очутились в очень большой, просто огромной комнате. Мальчику показалось, что большущий стол и высоченные стулья сейчас раздавят его, такого маленького.
Мать потянула сына за собой в глубь страшной комнаты по красной ковровой дорожке, и он увидел бога. Тогда ребенок не знал, что такое бог, но мужчина, сидевший за большим столом, был самый главный, самый важный человек из всех, кого он видел в своей недолгой еще жизни.
Мать что-то объясняла этому великому человеку, плакала, совала какие-то документы, а мальчик смотрел снизу на этого небожителя во все глаза.
Мужчина важно и безразлично размешивал сахар в чае, налитом в стакан в подстаканнике, и ложка громко звякала о стеклянные бока. Придерживая ложку большим пальцем, начальник громко, так что звук разлетелся по всему кабинету, отхлебнул из стакана.
Маленький мальчик не слышал и не понимал, о чем говорит его мать, он завороженно смотрел на этот стакан, на то, как самый важный дядечка отхлебывает чай, в котором плавает что-то ярко-желтое.
