На завтрак будущий господин сочинитель не пошёл. Ну, то есть совсем не пойти он, разумеется, не мог, его бы добрейшая тётушка живьём съела от беспокойства. Просто сослался на бессонную ночь, пение соловьёв, чтение романтической литературы, а посему полную и лютейшую невыспанность.
Цапнул со стола большую ватрушку с творогом, чмокнул заботливую Анну Матвеевну в морщинистую щёчку и, подмигнув вечно хихикающим сестрицам, упрыгал к себе в мансарду. Но спать не лёг и глаз не сомкнул, покуда не набросал пару рисунков и не записал несколько строк в своих тайных мемуарах:
«Чудесно всё-таки было видеть, как самая ничтожнейшая нечисть использует все средства, лишь бы обмануть человека. И в карты плутуют беззастенчиво, и выкрутасы всякие устраивают, и без одёжки, голышом ходят, лишь бы как-то отвлечь, искусить, соблазнить христианскую душу. Как мы с того пекла живыми выбрались, до сих пор ума не приложу. По всем церковным, бытовым и даже литературным законам быть нам с Вакулою как минимум битыми. А вышли практически победителями! Так, может, недаром говорит простой народ, что не так уж и страшен чёрт, как его малюют…»
Николя хотел продолжить и дальше, что из всего вышеозначенного следовало бы произвести некий глубокомысленный философский вывод, а быть может, даже и серьёзное научное умозаключение. Оно уже практически готово было каким-то образом сформироваться и почти вертелось на кончике языка, но сон подкрался сзади, бесшумно ступая на мягких лапах рыси, и молча ударил по затылку. Молодой человек уже и не помнил, как уснул, но хотя бы в своей постели, а не на прикроватном коврике. Хотя кто его точно знает…
Проснулся Николя аккурат к обеду. На ноги вскочил бодрым, со здоровым чувством голода. Организм молодой, обмен веществ быстрый, ночь прошла на голодный желудок, а от утренней ватрушки вообще остались весьма размытые вкусовые воспоминания.
Поэтому вниз, в обеденную залу, наш гимназист практически летел. И только что не на крыльях любви! Хотя кто сказал, что гастрономическая любовь к жареной курице или печёной свинине менее сильное чувство? Всяких там новомодных вегетарианцев нижайше просим в это дело не лезть, ибо, выражаясь языком простым, крестьянским, сельскохозяйственного наречия, ни хрена они в этом не понимают…
– Ох, Николенька, да ты здоров ли? А то ить такой бледный с утреца был, такой замотанный, жуть просто, – заботливо заквохтала нежнейшей души тётушка Анна Матвеевна, женщина, которые и в наши дни всё ещё встречаются в Малороссии не как самый редкий типаж. – А вот изволь-ка за стол! Пироги с капустою уже остывают, и уточка в сметане истомилась вся, а уж поросятина с подливою и подавно ждёт не дождётся. Так, может, всё ж таки рюмочку наливочки вишнёвой для аппетиту?
– Со всей душой, – счастливо подтвердил молодой человек, озаряя широкой улыбкой зарумянившихся сестёр.
А вот и нет! Не так вы подумали. Румяность на ланитах девичьих объяснялась отнюдь не наливкой, а совершенно иными свойствами, то есть проявлением самого что ни на есть на свете женского свойства, имя коему – любопытство!
– Так что там за овином батрачка мельникова говорила? – Сестрицы вновь сцепились языками, напрочь игнорируя старшего брата, активнейшим образом набивающего рот всяческими вкусностями.
– А вот она и говорит, что, дескать, неладно всё на пруду! Опять русалки шалят…
– Шалят? Да старая Соломониха врала, будто бы там шумят ночами, крики, визг, ровно ловят кого!
– Так ты Соломонихе веришь?
– А ты мельниковой батрачке?! Да ведь тётка Соломониха за всю жизнь ни разу не сбрехнула! Не то что какая-то там батрачка-наймичка!
– Ох да, поди, и так все вокруг знают, что у той Соломонихи язык как поганое помело, соврёт – недорого возьмёт!
– Угомонитесь уже, балаболки! – строго прикрикнула Анна Матвеевна, хотя в добрых глазах её искрилось здоровое провинциальное любопытство. – Ну давайте уже, говорите, о чём там на мельнице сплетничают, а? Верно, Николенька?
Николя кивнул, ибо ответить внятно не мог по причине усиленной борьбы с жареной свининой и практически полной победы над пирогом с капустой и мясом. Но, как вы понимаете, двум девицам никакого дополнительного стимулирования уже больше и не требовалось.
В течение целого получаса, не меньше, всё застолье было посвящено одной теме: на старом пруду, за давно не работающей мельницей, по ночам на берег выходят русалки, водят хороводы и вроде как даже уже кучей соблазнили некого парубка Левко, сына сельского головы.
Впрочем, последнему ни одна из сестёр не верила, так как тот самый Левко слыл известным бандуристом, сердцеедом и брехлом собачьим. Но в остальном Николя вдруг поймал себя на том, что неожиданно прислушивается к этим глупым бабским сплетням. Что-то задевало его за живое, теребило интерес и щекотало в подмышках тайным желанием пойти и со всем разобраться. Почему-то он был абсолютно уверен, что это дело чем-то его касается, каким-то боком задевает и манит… Как там писал знаменитый столичный поэт Александр Сергеевич Пушкин?
– «Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю… Всё, всё, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья…»… – пробормотал он, и слава те господи, ни тётушка, ни сестрицы его не услышали. – Спасибо огромное, всё было очень вкусно, а не пройти ли мне к себе? – церемонно поклонился Николя, покидая общую залу.
– Опять читать пошёл, – печально вздохнула Анна Матвеевна, глядя ему вслед. – Уж лучше б влюбился, что ль…
– От него дождёшься, – в один голос поддержали сестрицы. – Тока с Вакулой и ходит!
Но ведь в те невинные времена чистая мужская дружба их брата с простым кузнецом никого не смущала и на всяческие неприличные мысли с пошлыми шуточками никоим образом не наводила. Вот жили же люди, а?
Наш герой не спешил. Он мыслил! Он пытался сложить у себя в голове все кусочки таинственной мозаики, ему казалось, что где-то тут гуляет разгадка, прямо-таки вопияла во весь голос, требуя, чтобы хоть кто-то поймал её за хвост. А студенческое любопытство – это же такое соблазнительное искушение, равного коему, пожалуй, и трудно отыскать.
Переодевшись и пообещав вернуться к ужину, молодой человек бодрым шагом решительно отправился за городскую окраину, туда, где между Диканькой и маленьким хутором пасечника, угнездившимся в отдалении, зеркальной гладью отражал сонно плывущие облака старый пруд.
Погоды этим летом радовали. Ни сводящего с ума солнечного зноя, испепеляющего всю степь, ни чрезмерных дождей и портящей сено сырости. Время шло к семнадцати часам пополудни, жаворонки уже отпели своё, уступая небесную сцену иволгам и соловьям, а те, в свою очередь, пели вплоть до вступления сверчков и цикад, появляющихся не ранее чем на закате. Иначе бы их те же птички и съели…
Николя шёл просёлочной дорогой, лёгким шагом, вздымая пыль и на ходу сбивая прутиком колючки репейника, чьи сине-розовые головы отлетали к чёрту на рога, словно головы турецких янычар под взмахом кривой запорожской шаблюки его легендарного предка!
