– Негоже поминать в месте сем Всевышнего, – пояснил заметно побледневший Байстрюк. – А уж креститься тут…
– Пся крев, – поддержал его шляхтич. – Ты что ж, паныч, решил всё пекло погубить? Секундант тоже мне, курва-лярва…
И тут же, не меняя тона, одним коротким взмахом всадил свою карабелу в живот запорожского чёрта. Тот охнул, покачнулся, выронил из ослабевших пальцев своих верную турецкую сабельку и, сведя глаза к переносице, рухнул навзничь!
– Сдохни, запорожский пёс, – презрительно сплюнул пан Смолюх, выдёргивая свой клинок и указуя им на Вакулу с Николя. – Так что скажут паны, честна ли была дуэль?
– Дуэль? Да, вполне честной, – твёрдо заявил молодой гимназист, чувствуя, как холодеет спина его. – Вот к самой вашей рубке у нас претензий нет, верно?
– То так, – сурово поддержал друга кузнец. – Однако ж потом вы того Байстрюка попросту зарезали, як волк овцу.
– Скорее барана, – поправил Николя.
– А шо, барана режут иначе?!
– Нет, разумеется, просто уточнил. В остальном ты прав. Это было не по-честному.
– То есть паны секунданты недовольны?
– Да, – встали плечом к плечу гимназист и кузнец.
– Что ж… – Польский шляхтич снял шапку свою, почесал рожки и, подумав, признал: – Я на вас зла не держу, ибо секунданта рубить – честь потерять. А честь для нас, ляхов, превыше всего на свете! Вы вольны уйти.
Вакула покосился на друга. Николя кусал нижнюю губу, лихорадочно размышляя: а куда они, собственно, пойдут, если сидят в пекле, дороги домой не знают и никто их провожать не собирается?
– Дзенькую бардзо! До видзеня в аду. – Смолюх церемонно поклонился приятелям. – Хотя вы и так в аду, верно? Однако же секунданты мои считают поведение ваше… э-э… слишком шумным. Храпеть во время благородной дуэли… то не можливо, паны!
Два мертвеца-гусара, не тратя времени, выхватили тяжёлые сабли свои, и началось…
– Ох ты ж мне, вражья морда, сучье племя, чёртово вымя, пёсий сын в правильной пропорции! – объявил ни капли не испугавшийся Вакула, засучивая рукава. – Ось я тоби промеж глаз приглажу трохи!
Пудовый кулак врезался в физиономию ближайшего мертвеца, ровненько меж сияющих огоньков, прежде чем тот успел взмахнуть саблей. Гусар пушинкой отлетел по параболе, всем весом сбивая с ног не успевшего отскочить Смолюха.
Николя вообще решил рук не марать, а сам шагнув навстречу противнику, по-бурсацки пнул ему с правой сапогом промеж ног! Не думаю, что у мертвеца что-то там в реальности сохранилось, но чисто по генетической памяти покойный гусар пискнул фальцетом, выронил саблю и рухнул на колени, держась обеими руками за «воспоминание».
– Минуточку. А чего мы их, собственно, бьём?
– Не розумею вас, паныч Николя. Воны ж чертяки, бесы, нечистая сила. Як их не бить?!
– Нет, друг мой, я имею в виду другое. Смысл нам мозолить кулаки, когда достаточно их просто перекрестить?
– Та так неинтересно, – капризно надул губы кузнец Вакула, но тут…
В одно мгновение лежащий пластом Байстрюк вдруг вскочил на ноги и встал над пытающимся выбраться из-под мертвеца шляхтичем.
– Ось и мой час настав, пан Смолюх!
Взмах турецкой сабли – и твёрдая козацкая рука отсекла голову надменного противника от тела его. Мёртвые гусары мигом погасили огненные очи свои и рассыпались пеплом, ровно и не было их.
Запорожский чёрт же, поглядев на верных друзей (верных не ему!) с руками, поднятыми для крестного знамения, также решил не слишком искушать судьбу.
– А вы что ж, паны секунданты, решили, шо я вже и вмер? Ни! Сечевого козака так просто не забить!
– Судя по всему, поляка тоже, – пробормотал себе под нос Николя, видя, как тело шляхтича встало на ноги и отправилось на поиски собственной головы, смешно спотыкаясь и шаря руками.
– Як в жмурки грае, – подтвердил Вакула. – Так шо, пане Байстрюк, не худо бы и рассчитаться, як промеж добрыми людьми водится. А то нам пора до дому, до хаты…
– Сто рублёв, як с куста! – важно объявил запорожец, доставая из кармана необъятных, как Чёрное море, шаровар приятно позванивающий мешочек. – Ще свидимся!
Друзья и глазом моргнуть не успели, как оказались в том же питейном заведении, за тем же столом, где ворчливая шинкарка ставила перед ними блюдо с галушками и сметану, а промежду приятелей, на равном расстоянии друг от друга, лежал вместительный кожаный кошель.
– Чую я, шо добре перебрали мы с вами, паныч…
– С чего вдруг?
– Та мне привиделось, будто бы я с вашей милостью в самом пекле был, где двое чертяк, наш запорожский и польский, шаблюками рубилися, а за то до нас вот этот кошель с золотыми червонцами представили.
– Получается, что мне привиделось то же самое. А так не бывает, с ума поодиночке сходят. – Николя неторопливо развязал кошель, доверху наполненный серебром, и подвинул его к другу.
– От же гадюка рогатая, а обещал, шо заплатит звонким золотом!
– Не ворчи, всё одно это чистая прибыль.
– Як делить будем, по совести али по-братски?
– Поровну.
Вакула со вздохом признал, что его украинские хитрости тут не работают, и быстренько разделил серебряные монеты на две равные кучки. Полтинники царской чеканки были потёртые, но вполне себе полновесные.
– Я до хаты, – объявил кузнец, ссыпая свою долю за пазуху.
– Так же, – подтвердил молодой гимназист, вставая из-за стола. – Сколько с нас?
Деятельная шинкарка, быть может, в первый раз в жизни забрала галушки обратно, подумала и буркнула что-то вроде как «с чёртовых приятелей денег не берём». Наши герои хоть и удивились такому повороту (знать бы, чему больше – что они отныне у чёрта в друзьях или что в еврейском шинке платить не надо?), но спорить не захотели, а посему просто поклонились, покидая сие гостеприимное и увеселительное заведение. Вакула двинулся в одну сторону, Николя в другую, у каждого были свои дела и свои планы.
Гимназист даже почти успел к ужину, который его добрая тётушка приказывала подать кухарке уже в пять часов с расчётом на то, чтоб встать из-за стола никак не раньше девяти. Да и, по правде говоря, кто бы уложился за меньшее время, когда на стол подаётся семь, а то и восемь перемен блюд.
Был здесь и бараний бок с гречневой кашей под соусом из брусники. Была знаменитая миргородская солянка с капустой, белыми грибами и тремя сортами мяса. Монастырская уха из сома на курином бульоне с рюмкой водки. Вареники с вишней со сметаной и мёдом под рябиновую настойку. Пироги с визигою на сливочном масле, из лучшей муки, с хрустящей пропечённой корочкой. Жареный петух с потрошками в обрамлении маринованных яблок и отварного картофеля, с тёртой морковкой и луковой подливой. Ну а цельный молочный поросёнок, приготовленный на вертеле, с черносливом и пшеном, по старинному семейному рецепту, коим тётушка так сильно дорожила, что и кухарке всех тонкостей не рассказывала и дочерей своих держала в неведенье?
