Воздух был черен от дыма и пепла; земля в поле Идавёлль стала скользкой от крови. Разумеется, в обличье греческого огня я не мог чувствовать ни шума крови в жилах, ни соленого вкуса пота, ни страшных запахов смертоубийства; не мог видеть, как миллионы эфемерных существ, точно рой бабочек, устремились к мосту Биврёст. Я толком не чувствовал страха, засевшего где-то глубоко в моей глотке, как у дикого зверя, пытающегося выбраться из огненного кольца; я не слышал воя сражавшихся, звучавшего, как жуткий хор десяти тысяч бешеных ветров…
Зато я испытывал истинную, безумную радость – ни с чем не сравнимую радость битвы, приносившую очищение. Слишком давно я не ощущал столь острого наслаждения собственной разрушительной силой, ничем не сдерживаемой и совершенно необузданной; мне не мешали сейчас ни совесть, ни страх, ни чувство вины – ни одно из тех человеческих чувств, которыми некогда развратил меня Один. В кои-то веки я был свободен, и мне хотелось непременно насладиться этим по полной программе.
Я направил свой огненный корабль прямо на мост. От корабля на залитую водой равнину падали кровавые отблески, и он легко, как лезвие бритвы, проходил сквозь миры, сквозь царства Смерти и Сна. Следом за ним в эту пробоину устремлялся Хаос, его передовые части заполняли зловонное, точно рвущееся на куски пространство над полем Идавёлль. Теперь нас отделял от Асгарда только мост Биврёст, окутанный светом северного сияния и сам сияющий, как вечность.
И вдруг в центральной точке его неширокой дуги возникла темная фигура. Это был Один во всей своей красе – в руках не дающее промаха копье Гунгнир, над головой пылающая аура. Рядом с ним стоял верный конь Слейпнир в своем истинном, гигантском, воплощении, и над его головой тоже сиял пламенный нимб; в мерцающем свете костров казалось, что восемь ног Слейпнира извиваются в небе, как паутина. Должен признать: в эти мгновения Старик был поистине великолепен в своем благородном и несколько меланхоличном спокойствии, и это почти тронуло мое сердце – точнее, я почти почувствовал, что у меня есть сердце. И решил временно отказаться от своего огненного обличья, чтобы как можно полней насладиться той сценой, которая готова была развернуться предо мной. Шум сражения стих. Глаза всех были прикованы к Радужному мосту.
И вот врагу навстречу выходит Один.
В борьбу с гигантским волком он вступает.
Сражается и падает. Нужны ль еще слова?
Да уж, смысл этих слов оракула был столь же прозрачен и ясен, как источник Мимира, и все же я им не верил. У Одина должно было хватить времени, чтобы внимательно изучить пророчество, а также все то, что напечатано мелким шрифтом или написано между строк; он должен был успеть сплести из жидкой ткани пророчества некую спасительную сеть. Уж я-то хорошо его знал. Просто так он не сдастся; и пусть Фенрир был невероятно могуч, какая-то часть моей души все же надеялась – а может, боялась? – что хитрость и на этот раз поможет Одину одержать победу.
У меня за спиной царило жуткое затишье – орды Хаоса примолкли и ждали. Я же, снова приняв человеческое обличье, совершенно обнаженный, стоял на носу своего пылающего судна и смотрел на Одина. Теперь я уже отчетливо ощущал и жар огня за спиной, и леденящий ночной воздух, и удушающий запах дыма. Меня обуревали самые разнообразные чувства – близкой победы, восхищения…
И, может быть, надежды?
Один внимательно посмотрел с моста прямо на меня; его единственный зрячий глаз пылал голубым огнем. Затем он поднял боевое копье и метнул его в мой огненный корабль.
Неужели он хотел сразить меня? Кто знает? Если да, то он промахнулся. Я успел увидеть, как копье летит прямо в меня, выругался и снова мгновенно сменил обличье, так что копье Одина, резное древко которого украшали могущественные руны, насквозь прошило мой огненный корабль и ударилось в промерзшую землю с громким звоном разлетевшегося вдребезги волшебства. Один сделал еще шаг вперед, медленно вынул волшебный меч и спросил:
– Ну что, Фенрир, ты готов?
По рядам его врагов пробежало волнение, и вперед вышел волк Фенрир. Фенрир Пожиратель. Тридцать футов от кончика носа до кончика хвоста; клыки длиной с человеческую руку. Фенрир бесстрашный и беспощадный, как сам Голод. Несколько мгновений Старик и Волк молча смотрели друг на друга. Я снова вернул себе человеческий облик, чтобы видеть этот финальный поединок, и у меня сразу же по всему телу побежали мурашки, а волосы встали дыбом. Я чувствовал, как притихли у меня за спиной передовые отряды Хаоса, как внимательно следит за происходящим даже моя команда из живых мертвецов. Всем было ясно: это поистине эпическое сражение. И тут…
Фигуры соперников были похожи на два скрещенных меча; их гигантские тени метались на фоне небес, ставших почти светлыми от сполохов северного сияния. А внизу, на равнине, вдруг взвыли в унисон Фенриру другие волки – от этих звуков просто кровь стыла в жилах, – а над сражающимися бил в воздухе копытами восьми ног могучий Слейпнир и словно ткал паутину из волшебного рунного света.
Бились они крепко. Со стен Асгарда за схваткой наблюдали мои бывшие приятели-асы; цвета их аур – синие, красные, золотистые – так и сияли. Тор, Фрейр, Тюр, Ньёрд, Хёнир, Эгир, Хеймдалль – все они молча смотрели, как Всеотец сражается с волком-оборотнем Фенриром, и в каждом новом ударе Одина чувствовалось все возраставшее отчаяние бойца, который знает, что ему на роду написано проиграть эту битву.
Этот поединок никак нельзя было назвать изящным. Старик использовал все свое магическое могущество, все знания рун, все свое упрямство и волю к победе. Но Фенрир тоже был достаточно хитер и силен, да к тому же ему явно помогала его мать и покровительница Ангрбода. Оба были изранены, в крови с головы до ног, оба сильно устали; их горячее дыхание, вырываясь из груди, расцветало на фоне ночного неба огромными белыми перьями. Они по-прежнему бились на мосту, а под ними равнина Идавёлль сверкала огнями горящих факелов, вспышками произнесенных заклинаний и обломками чересчур поспешно начертанных в воздухе рун.
Силы Одина явно были на исходе; ему все труднее было противостоять безжалостному коварству и мощи своего противника. Истекая кровью, весь израненный, он упал на колено, и Фенрир тут же бросился на него и одним движением разорвал ему горло.
Но едва Фенрир успел разомкнуть челюсти и, подняв к ночному небу морду, издать победоносный клич, как на Радужном мосту появилась еще одна фигура.
Это был Тор со своим молотом Мьёлльниром. Его яростная поступь была такова, что мост Биврёст задрожал, а со стен Асгарда посыпались камни. Охваченный бешеным гневом, Тор вихрем налетел на Фенрира, они сцепились клубком и, в пылу схватки перелетев через парапет, упали вниз, прямо на скопище врагов, которые тут же бросились врассыпную, точно вороны от горящей шутихи.
Сверху на них дождем посыпались куски поврежденного парапета. Тор в боевом снаряжении оказался слишком тяжел для столь деликатного строения, столько лет служившего связующим звеном между мирами. К тому же Биврёст был уже достаточно поврежден сражением Одина с Волком, и теперь этот волшебный мост начинал разваливаться на глазах. Тысячи рун, вплетенные в его структуру, словно растворялись в дымном воздухе. Вскоре и сам Радужный Мост должен был исчезнуть, не оставив богам пути к спасению и открыв путь моему огненному флоту.
