– Ну вот, – сказал, наконец, Трюм, который к этому времени был совсем пьян, – всем нам очевидно, что Фрейя сделала правильный выбор. Мьёлльнир – оружие, конечно, могущественное, но мне кажется, есть и кое-что покрепче этого меча. И ей, насколько я слышал, не терпится вытащить это новое оружие из ножен и испытать его. – Великан подмигнул «Фрейе», пошатываясь, подошел к ней и положил меч ей на колени.
Реакция Тора была мгновенной. Он тут же схватил меч, сбросил подвенечные одежды и ненавистную фату и предстал в своем истинном обличье. Вид у него, надо сказать, был устрашающий: рыжая борода горела, как пламя, на груди и плечах бугрились могучие мускулы, глаза яростно светились. Я тут же постарался отойти в сторонку, ибо ни в коем случае нельзя стоять у Тора на пути, когда он впадает в неистовство.
Загремел гром, сверкнула молния, и Мьёлльнир начал свою смертоносную работу. Позаимствованные аристократические наряды невесты отлетели в сторону…
Через пять минут весь пиршественный зал был усеян кусками разрубленных тел. Следовало признать: рубить врага Тор действительно умел отлично. Может, он был и не слишком умен, но поистине являл собой двуногое орудие смерти. Мужчины, женщины, слуги, собаки – все падали оземь под взмахами его меча. А когда в его душе несколько улеглась жажда крови, мы молча устремились в сторону Асгарда и не сказали друг другу ни слова, пока впереди не завиднелись знакомые крепостные стены.
Фрейя уже ждала нас, и Тор сразу вернул ей ожерелье.
– Ну, как там Трюм? – спросил Браги. Он стоял рядом с Фрейей и, естественно, с лютней в руках.
– Мертв, – сказал Тор.
– А новые родственники?
– Мертвы, – сказал Тор.
– Значит, ты сумел вернуть свой меч, да? – не унимался Браги. – Из этого получится великолепная баллада! Или величальная песня. Как ты относишься, скажем, к хору? Например, в классическом стиле?
Тор неторопливо повернулся, молча посмотрел на Браги, а потом, схватив его лютню могучей ручищей, в одну секунду свернул ей шею.
– Если я когда-нибудь услышу хоть одно слово, хоть одну ноту из песни об этом происшествии, – тихо промолвил он, – если ты вздумаешь создать на эту тему хоть одно стихотворение или хотя бы лимерик… – Он не договорил и после непродолжительного молчания швырнул лютню об пол. Раздался негромкий жалобный хруст. – В общем, учти: если скажешь еще хоть слово, я растяну тебя между двумя концами Радужного моста и сыграю на твоих кишках, как на гитарных струнах. Ясно?
Браги кивнул, вытаращив от ужаса глаза.
Так что больше никто и никогда не упоминал о нашем «свадебном путешествии» на Север.
Урок седьмой. Известность
Убивать собственных поклонников – далеко не лучший способ создать себе имидж.
Локабренна
Совершенно неожиданно после этой истории Ваш Покорный Слуга стал почти знаменитостью. Впрочем, я всегда пользовался авторитетом, но теперь моя слава распространялась по Мидгарду со скоростью лесного пожара. Люди просто обожали историю о том, как Тор в свадебной фате и Ваш Покорный Слуга, переодетый подружкой невесты, возвращали меч Мьёлльнир – и, хотя Браги было строго запрещено болтать об этом, о наших приключениях мгновенно всем стало известно; история эта передавалась из уст в уста и повсюду пользовалась необычайным успехом.
Собственно, Тор был популярен всегда. Огромный, сильный, добродушный, наделенный умственными способностями довольно средненького лабрадора – это был как раз такой герой, которого можно было просто любить, не чувствуя ни малейшей угрозы со стороны его интеллекта. Я же был полной его противоположностью: мускулы так себе, зато чертовски умен и хитер, из-за чего люди мне и не доверяли.
Но после истории с Трюмом все переменилось. Там мы с Тором были заодно, действовали сообща. Люди останавливали нас на улице и требовали увлекательных подробностей. Физическая сила Тора и моя интеллектуальная мощь оказались вдруг выигрышной комбинацией, и, должен признать, я в кои-то веки ощутил даже определенное давление со стороны масс, требовавших повторить наше последнее и столь успешное деяние.
Нет, я вовсе не забыл, сколь сильна моя обида на богов. Но оказаться причисленным к сонму избранных – это был совершенно новый опыт, и я, несмотря ни на что, им, пожалуй, даже наслаждался. Я по-прежнему презирал их всех, однако теперь и на меня как бы упал отраженный свет их славы; и в этом была неожиданная привлекательность. У меня появилась новая аура – аура знаменитости. Двери, которые раньше наверняка оказались бы для меня закрыты, вдруг распахнулись настежь. Совершеннейшие незнакомцы делали мне подарки. Женщины предлагали мне себя – причем с благословения мужей. Я обнаружил, что теперь мне, пожалуй, сойдут с рук все те проделки, за которые меня раньше непременно бы осудили – пьянство, обман, воровство, грубые шутки и даже акты зловредного вандализма. Когда выяснялось, кто совершил то или иное преступление, все только качали головой и с улыбкой говорили: «Ну, что тут поделаешь, таков уж он, наш Локи!» Ей-богу, им, по-моему, даже льстило, если оказывалось, что именно я кого-то из них перехитрил.
Столь неожиданная толерантность по отношению ко мне распространилась даже на Асгард. Там тоже мои выходки перестали вызывать раздражение. Теперь боги чаще смеялись над моими проделками, чем обижались или высказывали недовольство. Тор, например, рассказывал историю о волосах Сив, словно с самого начала понимал, что все это только шутка, и буквально ревел от смеха, а меня от избытка чувств то и дело хлопал по спине. Браги переработал балладу, посвященную похищению Идунн и молодильных яблок, и теперь я уже играл в этой истории роль скорее жертвы, а не предателя. Даже греховная связь с Энджи и наше с ней чудовищное потомство послужили укреплению моей репутации: меня стали считать истинным гигантом большого секса. Между тем подрастали мои сыновья-близнецы – они, кстати, стали очень на меня похожи: такие же рыжеволосые, с такими же плутовскими глазами. Правда, особых отцовских чувств у меня наше сходство не вызывало, зато Сигюн была совершенно счастлива, и это тоже повышало мой статус среди богов.
Впрочем, Хеймдалль так и не стал теплее ко мне относиться. Да и Скади, которая по-прежнему предпочитала жить в горах и регулярно покидала Асгард на месяц-полтора, потом возвращалась дня на три или на четыре и снова удалялась в охотничьи угодья, иной раз так холодно посматривала на меня золотисто-синими очами, что сразу становилось ясно: она думает о том, какую роль именно я сыграл в позорной гибели ее отца. И пусть однажды мне удалось ее рассмешить, но она так и осталась «несмеяной», с холодной, как сердце гор, душой. Скади казалась мне смертоносной, как кит-убийца, и в ее присутствии я старался уйти в тень, избегая чрезмерных проявлений собственной популярности.
А вот Одина, похоже, моя популярность совсем не удивляла. У него был богатый опыт; он и сам немало знал о славе, о ее непостоянстве и мимолетности. Вполне возможно, ему было даже на руку то, что я слегка ослеплен неожиданной известностью; вообще-то у меня порой мелькала мысль о том, что сам Старик и распускает слухи о моих подвигах. Его вороны, Хугин и Мунин, каждое утро облетали все Девять миров, собирая для Одина новости и сплетни, а он сам тем временем с надменным видом восседал на троне, ни с кем не разговаривая, кроме головы Мимира. Возможно, мне уже тогда следовало бы поинтересоваться, что именно он черпает в этом «источнике мудрости», почему постоянно выглядит таким озабоченным и зачем с помощью воронов старательно собирает всевозможные слухи и сплетни. Однако этот новый искус – испытание славой – оказался столь силен, что, признаюсь честно, я несколько утратил связь с реальной действительностью. Трюм, можно сказать, обеспечил мне великий прорыв, вхождение в первую лигу, и в итоге я сам поверил в мифы, которые успели возникнуть вокруг моей скромной особы. Я стал считать, что заслуживаю особого отношения, что отныне я недосягаем для закона, а значит… Короче говоря, гордыня, самый характерный недостаток любых богов, застала меня врасплох, затмила мой разум, и я, словно пребывая в тумане, не замечал, какое жестокое падение меня ожидает…
