Мы провели вместе несколько ночей и оба не меняли человечьего обличья. Правда, изредка мы все же превращались в различных животных и резвились, носясь по лесу, охотясь, все разрушая на своем пути и повсюду пытаясь воссоздать Хаос, пока меня не охватила смертельная усталость. Вкусы Энджи были сопряжены с насилием, и у меня болел буквально каждый дюйм тела. Нет, я отнюдь не жалуюсь! Мне просто требовалось немного отдохнуть и прийти в себя.
И я снова вернулся в объятья Сигюн – к ее кулинарным шедеврам, увлечению лютневой музыкой в исполнении Браги, к ее ласке и вниманию, с которыми она неизменно относилась к Вашему Покорному Слуге, к ее странной близости со всеми формами и проявлениями живой природы. Это последнее свойство, пожалуй, раздражало меня больше всего; Сигюн вечно была окружена всевозможными лесными тварями – птицами, енотами, белками и тому подобным, – которые стрекотали и болтали без умолку.
– Прошу тебя, дорогой, будь поласковее с моими маленькими друзьями, – говорила она, когда я сердито сбивал мышь-полевку, ловко взбиравшуюся по занавеске у нас в спальне. – Никогда ведь не знаешь наперед. А вдруг однажды эта маленькая мышка тебе понадобится?
Вот вы, ребята, наверняка поспешили обвинить меня в неверности, но вы же сами видите, какова была Сигюн. Кстати сказать, именно Энджи и помогла мне впоследствии вполне неплохо с ней уживаться. Большую часть времени я проводил в Асгарде, но когда домашний уют мне окончательно осточертевал, я сбегал в Железный лес к своей любовнице. С концепцией моногамии я был, разумеется, знаком, но она казалась мне – как, впрочем, и боль, и лютневая музыка, и поэзия, – чем-то совершенно бессмысленным.
Сигюн в целом спокойно относилась к моим походам на сторону. Разумеется, она любила иной раз пожаловаться подружкам на мой зверский сексуальный аппетит и мою неверность, но вряд ли ее это так уж сильно удивляло. В мире Сигюн мужья частенько ходили налево, но всегда возвращались к своим верным женам, и те, демонстрируя всепрощение, тут же принимались печь пирожки, лечить раны и возлагать прохладную руку на разгоряченный лоб супруга. Месть обычно проявлялась позже – в виде нескончаемых головных болей, как только супруг выражал желание лечь в постель, мимолетных ядовитых замечаний и прочих проявлений женской змеиной сущности. Кстати насчет змей – я прекрасно понимал, что придет и мой черед платить по счетам, так что не думайте, будто я так легко отделался
[58]. Один знал, что делает, заключая наш брак. Впрочем, тогда я был почти доволен собой и жизнью. Мне казалось, что я сумел примирить две противоборствующие стороны моей натуры. Я терпимо относился к Сигюн, одновременно наслаждаясь любовью с Ангрбодой, и ухитрился убедить себя, что наше с Энджи кувырканье в Железном лесу – это нечто вроде моего скрытого протеста против власти Старика.
Знаю, знаю: я действительно несколько отвлекся от цели. Возможно, Один именно этого и хотел. Возможно, так он надеялся остановить меня, помешать мне натворить бед, для чего и держал меня в состоянии постоянного полового истощения.
Но, как бы замечательно ни складывались поначалу наши с Ангрбодой отношения, со временем наша… хм… активность неизбежно должна была принести плоды. У демонов частенько случается… ну, скажем, экзотическое потомство, вот и у нас с Энджи это произошло. Наша с ней связь продолжалась уже больше года, и в итоге она одарила меня тремя отпрысками: умненьким волчонком-оборотнем Фенриром, дочечкой-полутрупом по имени Хель и гигантским змеем Ёрмунгандом. Этот змей и оказался той последней соломинкой, которая сломала наши отношения.
Ну не выношу я змей, хоть расстреляйте меня! Но Энджи вечно переходила границы. Мы ссорились – точнее, она со мной ссорилась: заявляла, что я обязан нести ответственность за свои поступки, и обвиняла меня в том, что я этой ответственности боюсь; говорила, что чувствует себя изнасилованной и выброшенной на помойку; а под конец совсем вышла из себя, с визгом на меня набросилась и велела немедленно убираться вон и возвращаться к жене, которую, как она теперь понимает, я никогда и не собирался бросать. В общем, она пожелала мне долгой и счастливой семейной жизни, и я окончательно вернулся в Асгард, более или менее успокоенный и испытывая облегчение от того, что теперь Одину придется решать, что делать с моими детишками – Фенни, Хель и Ёрмунгандом.
Ну, решить вопрос со змеем было проще всего. Ёрмунганд к этому времени так сильно вырос, что только океан и мог принять его в свои воды без угрозы для окружающих. В океан мы его и бросили – пусть возится в придонном иле и до конца дней своих питается рыбой; в итоге он стал Мировым змеем, взяв в кольцо Срединные миры и закусив собственный хвост, и наслаждался жизнью, пока не наступил Рагнарёк.
Что же касается Хель, то, когда она подросла, всем захотелось поскорей от нее избавиться. И не то чтобы она была такая уж злая или противная, она просто была абсолютно асоциальным существом. Стоило ей войти в комнату, и через пару минут там уже не оставалось ни души; в беседах она почти не участвовала – обронит одно-два слова и снова молчит; куда бы она ни пошла, там сразу воцарялась мрачная атмосфера, оживленная беседа смолкала, а самих собеседников сметало, точно палатки в поле во время урагана.
Однако Один, несмотря на все это, терпел Хель ради меня. Во всяком случае, пока она не стала подростком и не покрылась поистине шокирующим количеством прыщей – это самым непосредственным образом оказалось связанным с ее первой и патологически пылкой любовью к нашему Золотому Мальчику, фавориту Асгарда, Бальдру Прекрасному. Все это ни в какие рамки не лезло, и в конце концов Один нашел выход: он подарил Хель собственные владения – Царство мертвых, которое омывает река Сновидений, – и весело помахал ей рукой на прощанье.
Между прочим, он поступил в высшей степени справедливо – ведь Ёрмунганд, братец Хель, уже получил в свое полное распоряжение Мировой океан. Ну а волк Фенрир до пятнадцати лет правил в Железном Лесу, существенно уменьшив там количество живности и нападая на каждого встречного. Впоследствии богам пришлось, разумеется, его несколько укоротить, но до определенного времени он считался не слишком опасным, и они с этой угрозой почти не считались. А вот Хель обладала острым умом, и с ней пришлось обходиться более разумно и осторожно.
Один от имени всех богов заявил, что отныне Хель поручена жизненно важная задача, и подарил ей собственный рунический знак – руну Наудр, что значит «связующая»; она также получила практически безграничную власть (разумеется, в пределах собственного царства), и мне было ясно, что Старик заранее закладывает фундамент для возможного союза с нею. Он, конечно, собирался жить вечно или, по крайней мере, избегать Смерти как можно дольше, но всегда ведь неплохо знать, что выход есть, даже когда петля уже затягивается на твоей шее.
Ну, а мы с Ангрбодой продолжали жить каждый по-своему. Я очень надеялся, что она больше не испытывает ко мне недобрых чувств, хотя с Энджи никогда нельзя знать наверняка. Объятья Сигюн всегда ждали меня, и она по-прежнему была готова все мне прощать, но ее вощеный ситец, зверюшки, стряпня, приторные ласки, а также любовь к лютневой музыке, ароматическим свечам и благоухающим смесям из сухих цветочных лепестков доводили меня до умопомешательства. Я то и дело сбегал из дома и в итоге вновь вернулся к идее подрыва основ Асгарда.
