– Привет, Женька…
Он подошел к постели, молча опустился на колени и положил цветы ей на ноги. Взяв здоровую руку в свои, прижался к ней губами и так стоял, целуя пальцы.
– Жень, ну, чего ты? – Пальцы левой руки торчали из гипса только на одну фалангу, и каждая попытка пошевелить ими причиняла дикую боль, но Марина все равно коснулась ими щеки Хохла. – Что случилось со мной? Я что, на машине разбилась?
– Давай не будем про это, – попросил Хохол, скривившись, как от зубной боли. – Слава богу, что вообще в себя пришла! Пять дней в коме.
– Блин, да что стряслось?
– Менты тебя так отделали, – неохотно ответил Женька. – И выкинули на пустырь за управой, а все документы, все следы твоего пребывания уничтожили. Тебя бомжи какие-то нашли утром, когда бутылки собирали. Ладно, нормальные еще были, в «Скорую» позвонили, ты уже в коме была, еще какой-то час, и все… Я тебя по всем больницам искал, мне позвонила какая-то баба, сказала, что произошло… Петрович начал копать, а зацепок никаких – они ж, ушатые, друг друга не палят. Не было, говорят, у нас вашей Коваль, и вас тут никто не видел, прикинь? Словом, нет человека, и все. Я всех неустановленных женщин во всех больничках отсмотрел, пока тебя нашел, моя киска, – ты в коридоре лежала, и не лечил тебя толком никто. Мы с Розаном к главному зашли…
– Могу представить! – уголком рта улыбнулась Марина. – Вы умеете убеждать, я знаю.
– Ну, вот, – продолжил Хохол, убрав прядь волос с ее лица. – Тебя сразу сюда перевели, Ветка приехала, умыла, в порядок привела – на тебя страх смотреть было. Но врачи сомневались, что ты вообще в себя придешь, мы твою карту из той больнички привезли, так здешние аж рты пораскрывали – столько там всего. А я сразу сказал – Коваль выкарабкается, нельзя ей на тот свет, у нее и здесь еще дел полно.
– Поцелуй меня, Женька, – попросила она, положив руку на его плечо, и он осторожно, словно боясь причинить боль, поцеловал в губы.
– Как я перепугался, когда тебя увидел тут, в коридоре, если бы ты знала! – прошептал он, взяв ее лицо в ладони. – Вся синяя, лицо – как подушка, рука сломана, каждая косточка, каждый палец… ни одного ребра целого, и никому дела нет, хоть умри! Зато потом такой кипеж начался! Линолеум чуть не до дыр стоптали, когда узнали, кто к ним попал. Суки белохалатные – без бабок не подходи! Но тебя, киска, заведующий лечит, все по понятиям! И пацаны под дверью сидят – Данька и двое дроздовских. Ну, и я, конечно, это сегодня на час отлучился цветов купить, Розан орет – мол, вениками все заставил, а я знаю, ты такие любишь, хотел, чтоб сразу увидела… – Он говорил и говорил, как ребенок, давно не видевший мать, торопился поделиться с Мариной всеми новостями, что приключились за время ее отсутствия.
– Жень, Егор звонил? – вдруг перебила его Коваль.
– Да. Ты прости – я сказал ему, что произошло, не мог не сказать, он ведь муж твой, имеет право… я тебе завтра трубку привезу, сама поговоришь, а то он переживает… ты не устала, а то я все базарю, как псих какой-то?
– Нет, говори, я соскучилась по тебе, правда! Поцелуй меня еще…
Они долго целовались, хотя Марине из-за сломанных ребер было трудно дышать и вообще шевелиться, но она терпела. Хохол был сам на себя не похож – нежный и мягкий, просто романтичный юноша! Когда Коваль ему об этом сказала, он ткнулся лбом в ее лоб и признался:
– Я понял, как страшно мне потерять тебя, киска моя… любимая моя…
Он на самом деле был рад тому, что нашел ее, что она оказалась жива, пусть и с такими травмами. Но чего стоила ему бессонная ночь, когда Марина не вернулась, и последующие дни, когда они с Розаном устроили настоящую проверку во всех больницах, пытаясь найти ее! Но об этом он не сказал бы ни за что.
– Жень, а кто позвонил тебе? – вспомнила Марина фразу Хохла о телефонном звонке какой-то женщины.
– В смысле?
– Ну, что сказали?
– Баба какая-то позвонила утром на следующий день, сказала, чтобы искали тебя по больницам или в морге, мол, ночью тебя сильно избили в управе, а когда ты отключилась, выбросили на пустырь, она, мол, ходила смотреть, но тебя там уже не было. Я не понял – откуда она это узнала, стал спрашивать, но она трубку кинула. – Хохол осторожно взял в руки загипсованную кисть и погладил торчащие кончики пальцев: – Уроды – сто пудов, ботинком кто-то с маху наступил!
– Срастутся, я ж не пианистка, – спокойно ответила Коваль. – Ты знаешь, я думаю, что тебе звонила милиционерша, которая меня привела в эту биндюжку, я вспомнила теперь – там были Гордеенко, Климов и тот капитанище, который меня по дороге в управу молотнул. Они водку лакали и развлечься решили немного – поговорить со мной за жизнь, то да се…
– Что? – напрягся Женька, оставив в покое ее сломанную кисть.
– А ты не догадываешься? Выложили мне все, как пасьянс, – и то, что я сделала, и то, что Малыш с Розаном. Не забыли ничего. А потом…
– Не надо, киска, – попросил Хохол, поцеловав ее куда-то в шею, – не вспоминай это, не мучай себя.
– Я стала сопротивляться, – продолжала Марина, словно не слыша его, – потому что еще после Ваниных амбалов пообещала себе и Егору, что это со мной не повторится никогда больше, и не могла же я позволить каким-то козлам в погонах прикоснуться ко мне и потом рассказывать, что они Наковальню поимели…
Хохол рассвирепел так, что она даже испугалась – лицо побелело, губы вытянулись в тонкую нитку под усиками, глаза… глаза блестели нехорошим каким-то светом, как у волков, готовящихся напасть, – Марина видела как-то по телевизору, и тот взгляд врезался в память.
– Я этого так не оставлю! – зло сказал Хохол. – Я их по одному выловлю и уложу на центральную аллею кладбища! С почестями!
– Очень хорошо придумал! Гениально! – усмехнулась Коваль, положив руку на его бедро. – И намотают тебе новый срок – лет двадцать, чтоб уж наверняка! А я как же? Хромая, ребра сломаны, рука всмятку, лицо тоже не совсем…
– Поправишься. Но я сказал – отомщу! – упрямо повторил он, набычившись.
– Женька, мне это не нужно, – попробовала она зайти с другого конца, но бесполезно. Хохол был мужик упертый и, как говорил Розан, броневой, раз задумал что сделать – все, не сомневайся, сделает. Выход был только один – вообще не отпускать его от себя ни на шаг, но и это не гарантирует успеха. – Жень, дай водички, – попросила Марина, облизнув пересохшие губы, покрытые кое-где корками.
Он метнулся к тумбочке, схватил стакан с водой и поднес ей. Марина попыталась приподняться на постели, чтобы сесть, но боль в сломанных ребрах не позволила, и Коваль застонала:
– Больно… помоги мне, – и он сам напоил ее почему-то трясущимися руками.
– Может, позвать сестру, пусть укол сделает?
– Не надо, потерплю.
– Любишь ты себе головняков добавить, Маринка! Зачем терпеть, когда можно страдания облегчить? – Женька погладил ее по щеке. И она закрыла глаза, прислушиваясь к движению его руки.
