— Утром. Сегодня.
— Сегодня?! Ничего не понимаю… Катерина Ивановна, Вера Борисовна, подтвердите, пожалуйста, что я появился у вас совсем рано… А часть вчерашнего вечера и всю ночь напролет я, извините, господин полковник, но мне неудобно говорить такое при женщинах, право, неловко. Но, клянусь вам, а Ефросинья Дмитриевна может подтвердить… — Филя засмущался оттого, что вынужден говорить правду, которая должна скомпрометировать его любвеобильную хозяйку. — А мне надо было очень рано попасть на автобусную станцию, чтоб передать сумку с документами, коллега уезжал. Вот и все. Какие еще у вас вопросы ко мне? Я готов отвечать, вы видите, на любые ваши вопросы, если только они не касаются…. Ну, некоторых интимных сторон, извините…
— Кто, говорите, передал вам документы?
— Ну, вообще-то, корпоративная этика охранных агентств запрещает нам… вы понимаете… Но я скажу, раз такое суровое обвинение в мой адрес. В принципе я его не знаю, но он — оперативник, это — без сомнения. Здоровый такой мужичок. Крепенький. Но он приходил прошлой ночью, и я не стал ни разглядывать его, ни интересоваться. Очевидно, думаю, Москва знала о том, что я прибыл в Бобров, ну, и сообщили ему — для связи. А я передал своему коллеге, уже говорил. А больше ничего не могу сказать, не положено. Да и вам это ничего не даст, господин полковник милиции.
— А это мы решим, даст или нет. Я вас задерживаю до выяснения ряда интересующих следствие фактов, которые смогут пролить свет на зверское убийство гражданина Плюхина. А ваше удостоверение останется у меня, я хочу проверить, имеете ли вы отношение к этому частному охранному предприятию.
— Сделайте одолжение, господин пол… Я — человек законопослушный. Наверное, у вас и постановление судьей подписано? Или районным прокурором? Хотя, говорят, он вас боится, не правда ли?.. И куда вы меня?
— Узнаете, — ответил Крохалев, поднимаясь и кивая «операм»: — Забирайте его. А что касается постановления, то прокурор подпишет то, что вы требуете, а я имею право задержать вас на сорок восемь часов без предъявления обвинения.
Оперативники шагнули навстречу Агееву, и он послушно протянул им руки, — для наручников, которые сразу и защелкнулись на его запястьях.
— А вам, — полковник обернулся к женщинам, — я запрещаю покидать этот дом, вы можете понадобиться следствию.
И, не прощаясь, Крохалев пошел к двери. А Филипп, обернувшись, ободряюще подмигнул обеим женщинам и сказал:
— Полковник ничего не имеет права вам запрещать, подписку о невыезде он у вас не отбирал. Это он так, страх нагоняет. Передадите адвокату.
И тут же Филипп получил чувствительный толчок в спину. Качнулся, но ни оборачиваться на конвоиров, ни спорить он не стал — глупо.
— Большую ошибку делаешь, полковник, — уже на улице негромко и только для Крохалева сказал Агеев. — Боюсь, сильно жалеть станешь.
— Посмотрим, кто больше пожалеет, — с ненавистью глядя на него, почти прошипел Крохалев.
— Ты, кто ж еще?
И снова — сильный толчок в плечо. По идее, подумал Филя, надо было расслабиться и упасть, чем привести их в изумление: вон, каким слабаком оказался этот телохранитель. Где уж такому ножичком-то размахивать! Ладно, в следующий раз — обязательно исполним номер…
Значит, зарезали-таки они своего, а ведь он предсказывал такой конец ростовщику. Не поверил. Крохалев, ясное дело, тоже ни одному слову не поверил. Но он хоть представляет себе, что того, о чем мог наговорить Плюхин на магнитофон, вполне хватит, чтобы взять их всех за причинные места… А признания трусливого Лешки отлично дополнят общую картину совершенного преступления. Но эти магнитофонные записи, сделанные, естественно, с применением угрозы, на что определенно укажут интонации исповедующихся, судом во внимание быть принятыми не могут. Так что пока это — одни слова, а нужна крепкая доказательная база. Что ж, значит, пока немного посидим, отдохнем, а вот Сан Борисыч сам пусть побегает. Уж ему-то Филипп предоставил отличную пищу для размышлений. Нечего выезжать на «мальчонках»! Ишь, благородные какие, ручки пачкать не желают. Пусть теперь собственные головы на этих «экономиках» поломают, там сам черт не разберется, кто у кого воровал и куда относил украденное. Прямо «общак» какой-то…
А интересно, где эти теперь будут искать человека в сером? Свои «пистолии» бравые менты, видимо, так и не нашли, а отвечать за утерю табельных «стволов» придется, выходит, совсем плохи их дела… Ну, а уж «очную ставку» с Захариковым Филипп просто обязан был выиграть. Они ж не преминут воспользоваться такой удобной возможностью для опознания преступника. Не знают только об артистических способностях своего противника, но узнают…
И последнее, на чем еще мысленно остановился Агеев, пока его не впихнули в тесный арестантский, зарешеченный отсек в «УАЗике»: Крохалев только сейчас сдерживает себя, а уж в «ментовке» даст волю «чувствам», так что можно приготовиться к «серьезному разговору». И тогда придется, вопреки желанию, кончать с «приколами», или «разными штучками», по словам Турецкого, и держаться с полковником максимально тактично, отвечая на задаваемые вопросы с чувством глубокого уважения к чину и стулу.
Глава девятая
КЛИЕНТ
Турецкий был расстроен тем, что сбылось худшее из его предсказаний: Филя сел-таки… Полез на рожон, понятное дело, все никак смола у него в одном месте не перекипит, не успокоится. И вот что теперь делать в первую очередь? Его из «узилища» вытаскивать, да еще знать надо, где оно, или заниматься своим прямым делом: расследовать обстоятельства убийства Краснова по-новому?
Они появились в Боброве в середине дня, когда операция по «поимке террориста» уже завершилась и «преступник» вместе с полковником, задержавшим его, отбыли из города. Куда? Наверняка в Дорогобуж, в районный центр, куда же еще? Ведь именно там Крохалев очень большой начальник. Но догадку следовало проверить.
Посовещавшись с напуганными все-таки появлением полковника и арестом Агеева женщинами, Турецкий с Гордеевым решили не откладывать основного вопроса, ради которого и прибыли, а проблему Фили решать попутно. Не послушался, поступил по-своему, вот и посиди, дружок, подумай о своем поведении.
К чести обеих Красновых, они активно защищали перед москвичами их друга. И вел он себя вовсе не вызывающе, скорее шутил, пытался чуточку смягчить напряженную обстановку, вызванную, надо откровенно признаться, грубым приходом полковника вместе со звероподобными оперативниками, его хамским тоном, который он безуспешно пытался смягчить, но это у него плохо получалось.
Турецкий слушал и кивал, как бы соглашаясь с Верой. А она рассказывала, точнее, красочно и с определенным пиететом «живописала», сцену странного допроса без протокола, без понятых и так далее, вспоминая все, о чем говорил ей Агеев. Он же предлагал ей сообщить об этих процессуальных нарушениях адвокату, вот она теперь и старалась ничего не упустить. А Катя лишь кивала, похоже, ее нравственные силы были на исходе, так ее достали «доброжелатели».
