Двадцать три двадцать. Турецкий уже давно ждал его звонка, а он никак не мог выпроводить Оксану, которая уже не скрывала своих чувств и готова была отдаться ему даже на рабочем столе, заваленном камерами видеонаблюдения, какими-то проводками, платами и прочей электронной хренотой.
— Саша, это Голованов. Что у вас?
— Вроде бы как все под контролем. Что у тебя?
— Я на месте. Один.
— А что с нашим делом?
— Порядок! И как только дашь знать…
— Тогда все, отбой. Жди звонка.
Голованов отключил мобильник и, положив его на журнальный столик, направился в «поварской» закуток, чтобы сварить себе кофе. Еще неизвестно, сколько придется ждать звонка Турецкого, а изъять «вахтовый» журнал, в который мадам Глушко заносила все записи выезда моделей к клиентам и на подиумы, и который она хранила в своем рабочем кабинете, можно было только после завершения всей операции по захвату Чистильщика и его людей.
Попросив Ирину заварить кофе покрепче и отказавшись от рюмки коньяка, который, по мнению жены, должен был снять напряжение, Турецкий сидел «на телефоне» и ждал развязки все туже затягивающегося узла. Только что прозвонился Плетнев и сообщил, что наблюдатель, появившийся во дворе его дома два часа назад, продолжает «скучать» на скамейке напротив его окон, и это было очень хорошо. Значит, Чистильщик, контролируя сотрудников «Глории», решился на «второй вариант». Это же подтверждал и недавний звонок Агеева, который уже двое суток кряду не отходил от Марины ни на шаг. В глубине двора он вновь засек силуэт наблюдателя, который исправно нес свою вахту.
Турецкий также находился дома, и это позволяло Чистильщику сделать решительный шаг. Папка, переданная Ирине ответсеком «Шока», дожидалась своего часа в сейфе «Глории», взломать который не представляло особой трудности.
Теперь оставалось только ждать.
Притаившись за перегородкой, которая разделяла смежные комнаты «Глории», Трутнев прислушался к скрежету отмычки, которой Чистильщик и его напарник пытались открыть входную дверь, затем характерный щелчок и лучик света от карманного фонарика, прорезавший застывшую, казалось, темноту. Трутнев не мог понять, каким образом Чистильщик отключил сигнализацию, да, впрочем, это было не столь уж и важно.
Лучик света прошелся по комнате и словно замер на громоздком сейфе, поверх которого стоял небольшой телевизор.
— Ну? — судя по всему, этот свистящий шепот принадлежал Чистильщику.
— Без проблем. Готовь бабки.
— Все будет, как договорились. Работай!
Трутнев почти почувствовал, как замерли перед прыжком бойцы ОМСНы
[2], и как только в замочной скважине сейфа скрежетнула вставленная в нее отмычка, с трех сторон ударили мощные лучи фонарей и…
Два коротких вскрика, лагерный мат, тяжелые смачные удары, словно дубинкой били по куску говядины, и не прошло десяти секунд, как все было закончено.
Трутнев подошел к крупному мужчине, что лежал лицом в пол у входа, тронул ногой окровавленную голову и показал старшему группы захвата большой палец.
Это был Хрюничев. Чистильщик.
Достал из кармана мобильник, набрал номер Турецкого:
— Порядок! Хрюня в жопе. Что у вас?
— Будем завершать операцию…
Эпилог
В эту ночь не спал и Владимир Михайлович Яковлев. И как только Трутнев сообщил ему, что задержанная Глушко определена в камеру следственного изолятора временного содержания, тут же выехал на Петровку и, не поднимаясь в свой кабинет, прошел в помещение СИЗО, где его уже ждал Трутнев.
— Ну, и что наша мадам? — негромко спросил он, пожав майору руку.
— В шоке. Дает первые показания.
— Это хорошо, очень хорошо. Но будет еще лучше, когда она накатает «чистуху»
[3].
Трутнев только руками развел. Мол, это и ежу понятно, однако, как уговорить ее на это?
— Эх, молодежь, — пробурчал Яковлев и, приказав, чтобы к нему доставили задержанную, поднялся в свой кабинет.
Кивком отпустил сопровождающего и, дождавшись, когда Глушко умостится на стуле, произнес, чеканя слова:
— Начальник МУРа, генерал милиции Яковлев! Если мы найдем общий язык, а я надеюсь на это, то вы можете называть меня Владимир Михайлович.
Глушко молча кивнула, сглотнув скопившуюся во рту слюну. Видимо, она ожидала всего чего угодно, но только не подобного знакомства.
— Итак, — продолжал чеканить слова Яковлев. — Вам уже известно, в чем вас обвиняют? Пособничество в убийстве, возможно, даже заказ на убийство, когда был убит помощник депутата Государственной Думы Мытников, и…
Глаза Глушко наполнились паническим страхом.
— Но я не убивала, нет!
— Лично вы — нет. И я даже не сомневаюсь в этом. Но те показания, которые дает сейчас Хрюничев…
— Но он же топит меня! Топит, сволочь такая! Зверь! Лишь бы самому выкарабкаться.
— И в этом я тоже не сомневаюсь, — потрафил ей Яковлев. — Но сейчас, как вы понимаете, кто кого. И если Хрюничеву удастся сделать вас паровозиком… Вы понимаете, о чем я говорю? И свалить всю вину на вас…
— Но что… что я могу сделать, если вы верите этому зверю?
— Пишите чистосердечное, и я обещаю вам, следствие пойдет нужным путем.
— Я… сделаю это.
— Хорошо! И постарайтесь правильно оценить роль Кругликова в убийстве Стаей Кукушкиной.
— Серапиона Андреевича? — на всякий случай уточнила Глушко.
— Да, Серапиона Андреевича Кругликова. Изнасилование несовершеннолетней модели и все такое прочее.
— Но ведь он же?..
В ее глазах опять плескался страх.
— Успокойтесь. Не позже чем завтра ваш Серпион будет задержан. В общем, можете поставить на нем жирный крест.
Глушко молчала, и Яковлев вынужден был спросить:
— Так что?
Она кивнула и снова сглотнула слюну.
— Да! Конечно! Я… я все напишу…
