Затем Марков сказал, обращаясь к Брокману:
– Итак, вы по-прежнему утверждаете, что Стачевская ездила в Москву и звонила в посольство по своей собственной инициативе?
– Да, – отвечал Брокман.
– Номер телефона вы ей не давали?
– Нет.
– Пустую сигаретную коробку, которую она бросила на Первой Брестской улице, вы ей не давали?
– Нет.
– Следовательно, эти действия Стачевская предприняла без всякого вашего участия? Вы о них ничего не знали?
– Да, это так.
Линда Николаевна сидела на стуле очень прямо, в струнку, глядя перед собой лихорадочно блестящими немигающими глазами. Но при последних словах Брокмана вся как бы оплыла. Плечи опустились, спина ссутулилась.
– А что скажете на это вы, Линда Николаевна? – спросил Марков.
– Все это ложь и пошлость, – голосом, полным брезгливости, отвечала она.
– Такие формулировки хороши для романа, а мы пишем протокол очной ставки, – сказал Марков. – Ответьте на вопросы. Первый: почему вы звонили в посольство?
– Меня просил этот гражданин. Но я не знала, куда и кому звоню.
Вот так, в один миг, изменилось ее отношение к обожаемому жильцу, которого она именовала теперь «этот гражданин».
– Кто сообщил вам телефон?
– Он, конечно.
– Вам ваш жилец известен под фамилией Никитин. Так его и называйте, – сказал Марков.
– Хорошо. Номер телефона мне дал Никитин.
– Где вы взяли пустую сигаретную коробку?
– Мне ее дал Никитин.
– Благодарю вас. – Марков вызвал конвойного, и Линда Николаевна покинула кабинет. Она даже не взглянула на своего бывшего повелителя. Она его презирала…
Юридически эти показания Линды Николаевны на очной ставке в данный момент не имели такой силы, чтобы сбить Брокмана с его позиции в части, касающейся эпизода с дипломатом. Свои задания Линде Николаевне он давал наедине, без свидетелей, и утверждения Стачевской весили ровно столько же, сколько и утверждения Брокмана. А он категорически отрицал причастность к истории с сигаретной коробкой. Но впоследствии, когда дело Брокмана обретет контуры законченного строения, эта очная ставка ляжет в него необходимым кирпичиком.
Сейчас Марков хотел побеседовать с Брокманом об эпизоде, которого Брокман не отрицал, – о посещении квартиры Нестерова. Тут были моменты, не вязавшиеся с представлениями Маркова о квалификации тех заочно знакомых ему деятелей разведцентра, которые разрабатывали операции против Советского Союза, и о методах, применяемых их агентами в повседневной практике. Откровенно говоря, Марков был до случая с Нестеровым более высокого мнения о разведцентре и его агентуре. Полезно было разобраться в деталях, чтобы понять, чем объясняются неувязки и сбои, которые он обнаружил в действиях Брокмана.
– Скажите, Никитин, как вы сами считаете: в эпизоде с академиком Нестеровым у вас не было ошибок? – спросил Марков.
Брокман еще не избавился от раздражения, вызванного свиданием с Линдой Николаевной, поэтому не мог сразу переключиться на совсем иную тему и иной тон.
– Моя ошибка, что я сижу здесь, – сказал он довольно резко.
– Это лирика. Такие слова более подходят Линде Николаевне, а вы мужчина, – заметил Марков. – Будем разговаривать конкретно. О поездке к Нестерову.
– Я все сделал по обстановке.
– Но вы действовали, мягко говоря, очень опрометчиво. Позвонили несколько раз по телефону, никто не отвечает – вы решили, что квартира пуста, можно идти. Но телефон мог быть просто неисправен. Вы даже не проверили на телефонной станции. А что касается звонка на работу – сами понимаете…
– Да, это глупо.
– И вообще, как же проникать в квартиру, не имея точных сведений, где ее хозяева?
– С телефоном моя ошибка, но в остальном я все делал по инструкции.
– В незнакомом городе без всякого помощника – как же так?
– Я работал по аварийной схеме. Мне был приготовлен помощник, но он выпал. Почему – не знаю.
– Фамилия помощника?
– Кутепов.
– Когда вы получили приказ работать по аварийной схеме?
– Число не помню. Это было дня через три после того, как у меня оказались ключи.
– Ключи Линда Николаевна доставила вам двадцать восьмого мая. А кто и как передал приказ?
– По радио.
Вероятно, квалификация разработчиков из разведцентра все-таки не понизилась. Аварийный вариант применяли вынужденно. Маркову было известно то, чего не знал Брокман: неожиданный приезд в город К. Пьетро Маттинелли заставил Кутепова спешить, и в спешке он совершил непоправимые ошибки. И выпал из операции, в которой должен был помогать Брокману. Кончики сходились.
– Теперь скажите, Никитин, как вы должны были действовать не по аварийной схеме? Какая ставилась задача?
– Задача одна – получить рукопись Нестерова, – сказал Брокман и замолчал.
– Вы не ответили на первый вопрос, – напомнил Марков.
– Ну, если бы все шло нормально, я разыгрывал бы из себя племянника Кутепова. Ухаживал бы за дочерью Нестерова. Подходы как будто были готовы.
У Маркова опять возникло ощущение, что план разведцентра выглядит несолидно, если все расчеты строились на «племяннике».
– Послушайте, Никитин, – сказал Марков, – вы отмежевываетесь от дипломата – я вам не мешаю. Но будьте же последовательны там, где вы сильно наследили. Вы о многом умалчиваете. Племянник, ухаживания – это, знаете ли, молочный кисель.
Брокман усмехнулся:
– Ладно, скажу. Племянник – тоже правда, но потом я и Кутепов должны были действовать по поручению иностранного разведчика. Он итальянец, девчонки его знают. И обе уже замазаны…
– Вместе с ключами вам передали письмо Светланы Суховой. Для чего?
– Обычный шантаж. Это никогда не мешает.
– Вы надеялись получить рукописи Нестерова. А если бы он отказал?
– Я мог применять силу.
– Что это значит?
– Что угодно.
– Подождите, мы это запишем подробно, – сказал Марков и встал, чтобы взять из шкафа свежую кассету для магнитофона.
А потом он услышал от Брокмана то, что уже слышал от Кутепова. И все концы этой истории окончательно сошлись…
Казалось бы, после совершенно открытого разговора о Нестерове от Брокмана можно было ожидать большей открытости и во всем остальном. Но Марков на это не рассчитывал, и был прав.
На седьмой день после ареста Брокмана при очередном допросе Марков наконец тронул стержневую, самую страшную для Брокмана тему. Сказав, что для прояснения некоторых моментов необходимо вернуться к эпизоду с Воробьевым, Марков спросил:
