Линда Николаевна, выдергивая из грядок появившиеся за ночь стрелки чужеродной травы, думала о том, что цветам придется трудно нынешним летом. Но вскоре думы о судьбе цветов сменились другими, более важными. Она вновь и вновь, как делала это все последнее время, повторяла мысленно маршруты и действия, предпринятые ею по заданию ее обожаемого жильца, оценивала их значение, сопоставляла и пыталась вывести прогноз на ближайшее будущее. Главной исходной позицией и доминантой этих вычислений было, о чем нетрудно догадаться, ее собственное участие в предстоящих событиях. Как известно, Линда Николаевна жаждала активной деятельности, не ограниченной примитивными курьерскими обязанностями. Обостренная сознанием опасности восприимчивость позволяла ей читать в душе и мыслях жильца, как в открытой книге. И она давно уже высчитала, что близится срок, когда он доверит ей настоящее дело. Оставалось только чуть потерпеть, неизбежное произойдет. Оно может прийти в любой день…
Вот почему в то безветренное солнечное утро 5 июля Линда Николаевна не была удивлена, увидев вышедшего к ней в сад Брокмана, хотя часы показывали всего лишь начало седьмого. Никогда не просыпавшийся ранее семи, сейчас Брокман был уже выбрит, умыт и свеж. Впрочем, Линда Николаевна, окинув его одобрительным взглядом, успела заметить в выражении его лица нетерпение и озабоченность. К тому же в углу рта у него дымилась сигарета, и это говорило о беспокойном состоянии духа, ибо прежде он никогда не курил до завтрака.
Поглядев на сизое безоблачное небо, на припылившиеся листья яблонь и, наконец, на Линду Николаевну, Брокман сказал:
– Градусов на тридцать денек будет.
– Если не больше, – откликнулась Линда Николаевна. – Вы куда-нибудь собираетесь?
– Я – нет. А вам придется съездить в Москву.
Линда Николаевна развязала на пояснице тесемки клеенчатого фартука и сняла его. Она помнила наизусть содержимое открытки, которую писала под диктовку неведомому ей Воробьеву. Поэтому спросила как о само собой разумеющемся:
– В час дня надо быть на Пушкинской площади?
– Да.
– Тогда лучше не терять времени. Я приготовлю завтрак.
– Идемте на минутку ко мне.
В своей комнате Брокман достал из пиджака, висевшего в шкафу, бумажник, а из бумажника – фотокарточку. Дал ее Линде Николаевне.
– Запомните его.
Это был портрет уже известного нам Воробьева – Блиндера. Ничем не примечательное лицо.
– Он довольно высокого роста, немного выше вас, – сказал Брокман, убирая возвращенную Линдой Николаевной карточку. – У него с собой коричневый плащ. Сразу заметите, даже в толпе… Сегодня дождя не предвидится, вряд ли все будут с плащами.
– В сквере у Пушкина толпы не бывает.
– Еще лучше…
– И никакого пароля? – спросила Линда Николаевна.
– Какой же еще пароль, если вы видели портрет?
– А если это окажется не он?
– Не забегайте вперед, все объясню, – сказал Брокман. – Значит, так. Видите, что ждет этот человек, подходите и без всяких паролей говорите: «Поедемте ко мне домой». Привезете его ко мне, но не сюда, а к рынку, на автобусную станцию. Я буду там. Во сколько вы можете приехать?
– Нужно посмотреть расписание.
Линда Николаевна принесла расписание пригородных поездов, и они вместе его посмотрели. Получалось, что Линда Николаевна с Воробьевым могут прибыть на электричке в 15.53.
– До рынка десять минут пешком, – сказала Линда Николаевна.
– Буду ждать с четырех. Приведете его к автобусной станции и уходите. Меня не увидите – не волнуйтесь, я его сам увижу.
Брокман закурил новую сигарету.
– А теперь насчет другого варианта. Может прийти и не этот человек, но фамилия у него должна быть такая же. Подойдите и спросите: «Вы товарищ Воробьев?» Он скажет: «Да». Вы спрашиваете: «Давно меня ждете?» Он должен ответить: «Ровно семнадцать минут». Это и есть пароль.
– Все понятно, – сказала Линда Николаевна. – Но если он, этот другой Воробьев, скажет мне совсем не такие слова?
Брокман загасил сигарету в пепельнице и улыбнулся.
– Тогда – прошу прощения. Это будет очень плохо.
Линда Николаевна не нуждалась в уточнениях, почему это плохо и кто пострадает в первую очередь. Она думала не о себе, она беспокоилась о нем.
– А вдруг меня все-таки привезут сюда? Куда мне их вести? Домой?
– В доме – как в ловушке, – сказал он. – Лучше на автостанцию.
– Как я дам знать, что это чужой?
Он подумал немного, потом спросил:
– Вы возьмете с собой какую-нибудь сумочку?
– Обязательно.
– Если вас все-таки привезут сюда, давайте условимся так: держите сумочку в правой руке. Если все нормально – в левой, а нет – в правой.
– Хорошо.
– Ждать я буду до половины пятого.
– Это непредусмотрительно, – возразила Линда Николаевна. – Электричка может и опоздать.
Брокман и раньше имел возможность убедиться в преданности и исполнительности Линды Николаевны. Сейчас она ему показывала, что умеет быть хладнокровной и расчетливой.
– Верно, – согласился он. – Давайте установим крайний срок – пять часов.
Потом Линда Николаевна приготовила завтрак, они поели, она помыла посуду – все как в обычный день. И до самого ее ухода они больше ни словом не обмолвились о предстоящем. Необычным было лишь его напутствие.
– С богом, – сказал Брокман, пожав ей руку.
– Лучше с сумочкой в левой руке, – сказала она и открыла дверь.
Семенов пришел на сквер Пушкинской площади без десяти час.
Он был в светлом костюме из тонкой летней ткани, в синей рубахе без галстука. Через руку переброшен коричневый плащ Воробьева – Блиндера, в карманах которого, в каждом по два, лежали тюбики с зубной пастой.
Он волновался. Он знал, что издали за ним наблюдают двое верных товарищей, которые скорее погибнут сами, чем дадут погибнуть ему, но от этого волновался еще больше. Во-первых, никакая опасность здесь, в центре Москвы, в ясный летний день ему не угрожала. Во-вторых, он и сам может за себя постоять. И таким образом получалось, что невидимое присутствие товарищей его только смущало – он чувствовал себя неловко, словно новичок-любитель на сцене. Если бы своих не было, он бы не испытывал стеснения. Все иные, случайные свидетели того, что должно было здесь разыграться, не в счет, так как они не имели о происходящем никакого понятия.
Семенов прохаживался на площадке за памятником Пушкину. В такую жару на самом солнцепеке это мог делать лишь человек, пришедший на свидание. Но, странная вещь, с ним вместе тут прохаживалось множество людей, мужчин и женщин. И вообще весь сквер, почти лишенный тени, был многолюден в этот час, на скамейках не видно свободных мест.
