Глава 22
Закончено истребление. По-другому и не назвать то, что произошло на месте многолюдного некогда становища. Проходят цепью славянские воины по селению, проверяя, не выжил ли кто. Помогают им в этом огромные волкодавы, каждый в два раза больше местных лаек. Да и волки не отстают от них. Взмах огромных челюстей, тупой хруст – рывок, бьётся на земле тело лайки, защищавшей тело убитого ребёнка от поругания. Сверкает на вышедшем солнышке меч, и вздрагивает в последнем вздохе грудь женщины, пробитая тяжёлой зубчатой стрелой. Нагибается воин, вырывает орудие смерти из тела, ругаясь, очищает наконечник от клочьев мяса пучком травы, вырванной закованной в перчатку рукой. Несколько раз втыкает в землю, вытирая от крови острую смертоносную сталь, идёт дальше.
Находят двоих живых. Скво и мужчину. Они ещё дышат, хотя одна стрела пронзила их обоих. Похоже, воин пытался защитить жену или сестру. Поднимается меч, но следует окрик – князю нужны проводники. Знает воин, где находится следующее селение. А судя по тому, что вышло, дорога воину эта женщина, и, чтобы спасти её, покажет он путь к своим соплеменникам. Впрочем, славы уже знают дорогу. Но проводник им не помешает.
Быстро стаскивают тела в кучу, поливают их маслом. Летит в страшную груду факел, с рёвом вспыхивает огонь. То – жертва Перуну, новому богу этих мест. И кажется всем, что слышат они довольное уханье бога воинов, насыщающегося сотнями смертей. И вздымается к небесам чёрный жирный столб дыма, возвещая – Смерть-Морана пришла к вам, люди с кожей цвета меди.
Отчалили лодьи, отдыхают на них воины и кони, прядают в чутком сне ушами псы, когда раздаётся с кормы дикий вопль истязуемого. Раскалён в огне нож, светится его лезвие белым цветом. Словно символ Трёхликого, привязан к раме из копий меднокожий мужчина. Время от времени лениво касается его кожи пылающее лезвие, и слышен очередной вопль. В промежутках между пытками задают ему один вопрос:
– Где селение? Покажи дорогу. Сколько воев осталось?
Но молчит воин, хотя нет живого места на нём. Терпит, хотя уже сорвал голос в воплях бесплодных. Положил руку на плечо князя Путята. Жестокая улыбка играет на губах жреца. Преступил он все заветы, кои впитывал с детства вместе с молоком матери. И некуда ему отступать.
– Бесполезно, княже. Он скоро уйдёт на поля вечной охоты, если мы продолжим в том же духе. Пусть приведут скво. Тогда он заговорит.
Согласен Брячислав. Отдаёт короткое распоряжение, и вскоре тащат воины женщину, взятую в плен. Она ранена легко. Лишь чуть вошла стрела в её тело, закрыл собой скво воин. Потому и спаслась. Да ещё была та стрела на излёте, перед тем как в цель попасть, пробила тотемный столб сенека. Потому и не убила обоих на месте.
Говорит жрец страшные для воина слова, от которых тот начинает корчиться пуще, чем когда его жгли железом. И в подтверждение слов белоликого колдуна женщину ставят на колени, привязывают её локти к ногам, бросают на седло высокое, и начинает строиться позади очередь мужчин, развязывающих свою одежду для самого страшного… Рвут одежду со скво. Та, поняв, что её ждёт, кричит диким голосом, но ленивым движением вталкивают ей кусок шкуры, оторванной от её платья, в рот, и лишь мычит несчастная, выкатив глаза… Первый дружинник пристраивается сзади… Отваливается с довольным ворчаньем… Второй… Князь внимательно наблюдает. Не за отвратительной картиной. За тем, как ведёт себя пленник. А тот – корчится, бьётся. Вздулись жилы его на лбу, на руках. Тщетно пытается порвать он путы, сломать крепкие копья высушенного ясеня. А очередь медленно движется… Женщина уже не мычит через тряпку. Закатились её глаза, и тогда ведро воды, зачерпнутой из-за борта двулодника, вновь приводит её в чувство. Несколько мгновений ей дают передохнуть, осознать, что жуткий кошмар не закончился, а сейчас продолжится. Даже вытаскивают тряпку изо рта, обильно смоченную слюной, чтобы женщина отдышалась… Очередной слав пристраивается сзади, и несчастная кричит, обращаясь к своему воину. Жрец, понимающий её речь, довольно кивает, делает знак обождать… И воин на раме начинает плакать. Беззвучно. Бессильно. Всё. Он сломался… Торопливо шепчет сенека своё проклятие. Потом: сколько плыть, куда. Где находится селение, есть ли в нём воины и сколько. Имеются ли там шаманы… Он торопится, выкладывает всё, что знает, потому что перед ним стоит очередь из ста мужчин, смотрящих на его сестру голодными глазами зверей, для которых нет ничего человеческого. Он слишком любит скво, чтобы позволить ей перенести такое… Доволен жрец. Переводит князю слова воина. Брячислав раздвигает губы в страшной ухмылке – всё верно. Слова меднокожего подтверждают сведения видоков. Делает жест, и по этому сигналу взмах меча прекращает мучения воина. Голова его летит за борт, на поживу водяным зверям и рыбам. Через мгновение и тело следует туда же.
– Что с жёнкой, княже? – спрашивают его из очереди.
На мгновение князь задумывается – вроде как пообещал мертвецу… А с другой стороны, тот был врагом. И те, кто получил свой кусок сладкого мяса, как бы поднялись над теми, кто его не попробовал… Пусть тешатся, сколь та выдержит. А коли переживёт последнего – тоже голову с плеч, да и за борт. Рыбы тоже есть хотят… И вновь двинулась страшная очередь. И опять заткнут рот несчастной…
– А стоит ли убивать девку, князь?
– Не пойму я, Путята, к чему речь ведёшь? Или по нраву тебе пришлась? Себе возьмёшь, не побрезгуешь?
Скривился жрец. Сплюнул за борт от отвращения. Пояснил:
– Я бы лучше её отпустил. Живую. По всему видно, ум её покинул. Но то, что с ней сделали, помнить будет.
Вот и пусть скитается по лесам, рассказывает меднолобым, что их ждёт. Пугает их женщин и детей своим видом. Сам знаешь, муж командует днём, а жена ночью. И ещё неизвестно, когда кто главнее. А капля и камень точит, княже…
Рассмеялся Брячислав, хлопнул жреца по плечу:
– Ай да Путята-жрец! Хорошо придумал! – Обернулся к очереди, крикнул: – Не перестарайтесь, воины! Нужно, чтобы она до берега живой дожила! С вестью пойдёт!
– Сделаем, княже… – донеслось оттуда.
А Брячислав внимательно посмотрел на застывшего неподвижно жреца, вздохнул, потом произнёс тихо:
– Совсем ты озверел, друже. Лик человечий теряешь.
А жрец ему в ответ:
– Так и подобное тоже среди славян не принято…
– Война, будь она неладна…
Вздохнули оба. Ибо каждому то, что творят, – не по нраву. А деваться некуда – прояви они слабость, и уже следующей весной подступят тысячи воинов к стенам Славгорода, запылают нивы, вытопчут поля тысячи босых ног. И забудут племена, что приходили на эту землю люди с белой кожей…
Огнём и мечом прошли дружинники по селеньям сенека, оставляя за собой лишь трупы и разорённые становища. Не устояло дерево против стали. Не смогли противостоять воины племени оружию чужаков, коням и огню негасимому. Лист желтеть начал, и все двенадцать стойбищ мертвы. Нет никого в живых. Отступили к Славгороду воины. Пора хлеб убирать и прочие злаки, репу копать, мясо заготавливать. Зима впереди. А на зиму есть работа. И очень много! И не только строительство…
