Я похолодел. А ведь он был прав. И судьбе было угодно, чтобы ее принял за Коблер Федор Горкин, ее родной отец, а не убийца, охотившийся за ними двумя.
Я услышал голос Валентины, окликнувшей меня.
Мы с Еремой вернулись в дом.
Валя жестом попросила меня подойти к столу, на котором были разложены раскрытые альбомы. Отдельно лежала стопка более новых, блестящих фотографий.
— Вот, просмотри, — сказала уже Зоя Петровна, придвигая их ко мне. — Очень интересные снимки.
Они с Валей переглянулись.
Это были фотографии, сделанные на кладбище, во время похорон Елены Соленой.
— Смотри внимательно, — произнесла Валентина.
Фотограф, сделавший эти снимки, оказался весьма деликатным человеком и снимал в основном всех тех, кто прибыл на кладбище почтить память директора детского дома.
— В основном там были учителя, воспитатели, воспитанники детского дома и интерната, куда детей потом переводили. Видите, сколько детей?
Я все пытался найти то, что заинтересовало Валю. Но она помогла мне сама, когда положила прямо передо мной снимок, на котором стайка маленьких девочек стояла с отрешенными, заплаканными лицами, а за ними, под большим деревом, в тени, стоял мужчина, закрывший лицо руками.
— Смотри, вот еще он. Здесь его лицо видно, — сказала Валентина.
Он встречался на семи снимках и везде стоял как бы поодаль ото всех, и видно было, что он сильно горюет. Красивый высокий мужчина. Его лицо показалось мне знакомым.
— Ты узнал его? Ты должен был его знать, — прошептала Валя. — Ну же, Сережа!
Да, лицо действительно было знакомым, и у меня было такое чувство, будто бы я уже где-то видел его, причем недавно!
— Нет, не могу вспомнить.
— Ну тогда посмотри вот на это. — И Зоя Петровна с видом фокусника принесла и открыла картонную папку, пожелтевшую от времени. Развязала ветхий коричневый шнурок, раскрыла ее и достала сложенную несколько раз афишу, истертую на сгибах. На коричневом фоне я увидел элегантного мужчину в белом костюме, сидящего за роялем.
— Это Вайс, — сказал я. — Я узнал его! Да-да, это профессор консерватории Михаил Вайс, известный пианист с мировым именем! Он давал нам несколько мастер-классов, когда приезжал в С. на гастроли.
Ну, конечно! Михаил Вайс — его фотографии я видел совсем недавно в доме Ларисы Альбертовны Генераловой.
— Это зять Генераловой, муж ее родной сестры Ирины.
— Конечно, все это только предположения, — произнесла важным тоном Зоя Петровна, — но сдается мне, что этот Вайс и есть отец Маргариты.
Валентина смотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно ожидая одобрения.
— Они жили тут по соседству. Вернее, гостили у Ларисы, когда приезжали из Германии. Они вообще очень любили, да и любят Ларису, они в долгу перед ней, она же, по сути, воспитала их детей, Лилечку и Петю. Постойте! Я кое-что вспомнила. Этот дом… Ведь поначалу этот дом собирался купить Вайс, да-да, точно, можете спросить у наших соседей, они помнят эту историю. Но потом выяснилось, что туда газ еще не провели, хотя и обещали. Присмотрели другой дом, подороже, с большим плодоносящим садом, кажется, даже задаток дали, да не судьба, видать, была им купить здесь дом. Ларисин муж его купил, Валера Жечков, скрипач, прямо перед своей смертью. Дом большой, со всеми удобствами, там было место и для Ларисы, ставшей вдовой, и для племянников с няней. Казалось бы, все устроилось лучшим образом, не считая, конечно, смерти Валеры, да только точно помню, что видела Вайса тем летом, когда сюда переехала Леночка. Да-да. Точно, он осматривал дом.
— Да понятно уже, — сказал Ерема, — что Вайс купил дом твоей бабушке.
Зоя Петровна прикрыла рот рукой, словно сдерживая готовые прозвучать слова.
— Что скажете, Зоя Петровна? — спросила Валентина, и я заметил, как заблестели ее глаза, как разрумянились щеки! — Скажите, вы видели здесь, у бабушки, Вайса? Не в тот год, когда бабушка купила этот дом, а позже?
— Ну да, конечно, он бывал здесь, по-соседски. У Леночки было много черной смородины, она охотно ею делилась. Дети Вайса приходили часто, яблоки собирали. И Лариса здесь тоже бывала, они были в хороших отношениях. Да Лену вообще все любили.
— Вероятно, это были редкие встречи, когда он бывал здесь. И все эти подарки дочери, посылки, все это было привезено им, я думаю, из Германии. Интересно, а Лариса Альбертовна об этом что-нибудь знает? — произнесла Валентина.
— Думаю, что нет, иначе она непременно рассказала бы мне, — проговорил я.
— Но как точно узнать? Как?
— Сама знаешь, как, — ухмыльнулся Ерема, которого тема поиска родных Валентины уже явно достала. — Сделаешь тест ДНК и все.
— Нет, я не хочу тест. Я хочу увидеть его, поговорить с ним, понимаете?
— Так в чем вопрос? Узнаем, где он сейчас, если в Германии, то выясним адрес, и слетаешь туда, поговоришь, а если здесь, то встретишься с ним в городе, задашь свои вопросы. Делов-то! Другое дело, признается ли он в том, что Маргарита была его внебрачной дочерью? Все-таки у него семья, жена, от которой он наверняка скрывал существование своей второй семьи, — сказал Ерема. — Хотя, может, вы сами себе все это придумали, и он случайно оказался на похоронах. Просто приехал сюда, к Ларисе, вернее, к детям, и тут такое горе, соседка умерла, с которой он был знаком.
— Сережа, ты же знаешь, я знала, чувствовала, что кто-то из моих родителей — музыкант. Ну и что, что не мать с отцом, пусть дедушка! Правда, я ничего не слышала о Вайсе…
— Поинтересуйся, погугли, — пожал плечами Ерема.
— Говорю же, он — известный пианист, — произнес я и вдруг поймал себя на том, что говорю о Вайсе как-то неуверенно. Да, вполне возможно, что Михаил Вайс и Елена Соленая были любовниками и что плодом их тайной любовной связи была внебрачная дочка Маргарита. Но мы сделали этот вывод исключительно из-за тех фотографий, на которых он был изображен в позе безутешного вдовца. Не маловато ли?
Неизвестно, сколько времени мы бы еще провели в доме Зои Петровны, рассуждая на эту тему, если бы не звонок Лизы Травиной.
— Есть информация, — сказала она мне. — Приезжайте.
12. Соль
Как много всего произошло за последнее время! Сколько невероятных тайн открылось мне, сколько появилось новых предположений относительно моего происхождения! Надо было все это как-то осмыслить, принять, понять, наконец.
В машине, возвращаясь в город, я сказала то, что думала, поскольку находилась среди самых близких мне людей:
— Эта Коблер точно моя мать, и я вся — в нее! Да-да! Ерема, ты же знаешь! Где и с кем я провела свои юные, как говорится, годы? С Н.! Может, ты забыл, но я-то тоже сбежала из интерната с парнем! Уж не знаю, кровь ли во мне материнская вспенилась, мозги ли мои, доставшиеся мне по наследству от моих развеселых родителей, отказали, но я все это совершила! Мы с Н. скитались по Питеру, снимали какие-то квартиры, я пила виски, что называется, из горла! Ты уж, Сережа, извини меня, но все это правда, и я тебе об этом рассказывала. Да, я такая вот. И одновременно всегда чувствовала, что мое место там, в саду, среди тех людей, что помечены магической печатью музыки. И знаете почему? Да наверняка моя бабушка, будучи беременной, ходила на концерты Вайса и передала мне через свою непутевую дочку Марго любовь к музыке, привила мне этот чудесный вирус. Так что во мне течет кровь пианиста, Сережа! И замуж я вышла за пианиста. Жаль, что я сама не знаю нот. И вообще я бесталанная, ничего не умею. Эгоистка, вот кто я на самом деле!
