Вот почему я решила, что мои родители были именно музыкантами. Скорее всего, пианистами. Или кто-то один из моих родителей. И кто эта женщина, которую я так хорошо помню, та, что играла на рояле и кормила меня сырниками с изюмом? Пусть воспоминаний не так и много, но все они отражение детской души.
Конечно, мне часто снился интернат. Какие-то страшные лица, холодные гулкие коридоры, по которым я бегу, босая, спасаясь от кого-то…
О днях, проведенных в этом аду, не хочу даже вспоминать. Один запах там чего стоил. Нет, там не плохо пахло, там все тщательно мылось и чистилось. Дело в особом неистребимом запахе сотен детских тел, теплых постелей, готовящейся пищи, подгорелого молока. Яблочный запашок детской мочи и хлорки, горячих булочек с ванилью… Это запах нашей жизни без родителей — вот что это такое. Это запах слез и страданий, одиночества и страхов, когда ты понимаешь, что никому до тебя нет дела.
Хотя мне, конечно, сильно повезло. Женщина, которая первые мои годы в казенных стенах согревала меня теплом, существовала. И обнаружил это мой верный друг — Ерема.
После похорон Н. я отправилась в Москву — учиться жить.
— Представь, Соль, что тебя бросили в реку, чтобы ты научилась плавать, — как ребенку объяснял мне Ерема. Он привез меня в аэропорт. Я летела в Москву налегке, с одной дорожной сумкой. В записную книжку был вложен листок со списком моих новых счетов. — Да, жестоко. Зато потом станет легче. Москва огромная, там ты затеряешься, там никому не будет до тебя дела. Снимешь квартиру, поживешь, осмотришься.
Конечно, мне было бы спокойнее, если бы рядом был он.
— Мне туда нельзя. Пусть все думают, что мы расстались. Что нас ничего не связывает. Говорю же, мне надо быть здесь, смотреть за домом. Иначе от него камня на камне не оставят.
Но я понимала, что не в доме дело. Вероятно, после смерти Н. оставались незавершенные дела, и Ерема хотел все подчистить, во всем разобраться, чтобы никому и в голову не пришло предъявлять счет вдове. Это потом я узнаю, что произошло на самом деле — сразу после того, как Ерема отправил меня в столицу, снабдив паспортом на имя Лазаревой Татьяны Андреевны. Узнаю случайно, вернувшись через год в Лисий Нос и заметив на дорожке, ведущей к дому, сверкающую на солнце гильзу.
Я не была уверена, что Ерема дома — мы целый год не виделись. По тропинке, ведущей к дому, я шла осторожно, стараясь не шуметь. А вдруг в доме живут посторонние? Все те, кто охотился за деньгами Н. после его смерти?
Был июль, солнце припекало, от земли, пропитанной вчерашним дождем, шел пар. Дом выглядел посвежевшим, но каким-то маленьким, словно игрушечным. Быть может, таким я воспринимала его после Москвы?
Ерема, как и обещал, посадил розы, кусты, да и лужайка перед домом была пострижена и имела свежий, ухоженный вид.
Телефон, который он мне подарил, я потеряла. Примерно через неделю после переезда в Москву. Это была настоящая потеря. И хоть Ерема не был мне отцом или братом, все равно я считала его очень близким человеком, и этот телефон был гарантией моей безопасности. Да, меня, может, и бросили в речку, чтобы научилась плавать, но я знала, что где-то рядом лодка с Еремой. А теперь я очень-очень боялась утонуть.
Я остановилась в нескольких шагах от крыльца, посмотрела на березу, росшую справа от дома за кустами орешника, и решила все же не рисковать. Кормушка, контейнер, записка. Дрожащей от волнения рукой я развернула ее, боясь прочесть что-то нехорошее, что сделает мое возвращение опасным для жизни. «Привет. Я поехал в Питер, за покупками. Вернусь не позднее 12.30». И дата. Сегодняшнее число и год!
Я посмотрела на свои руки — кожа отреагировала счастливыми мурашками. Я достала телефон, чтобы посмотреть, который час. 11.40.
Выходит, Ерема должен появиться совсем скоро.
Я снова вернулась к крыльцу. Жаль, что мы с ним не договорились о тайном месте для запасного ключа. Не было у нас в свое время такого места и с Н. Должно быть, в доме хранилось так много всего, что стоило огромных денег, что никому и в голову не пришло таким вот легкомысленным образом прятать ключи.
Вот тогда-то, сидя на крыльце, я и заметила сверкающую на солнце гильзу. Конечно, я не знала, что это гильза, просто увидела какой-то металлический предмет. Да и блеск-то был не ярким. Я сунула руку в припорошенный пылью ежик травы и извлекла гильзу. Я ничего не понимаю в оружии, тем более в гильзах. Определить вид и величину ствола я тоже не могу. Вот Н., он бы смог, он стал профессионалом в этом деле.
Дожидаясь Ерему, я нашла еще пять гильз. В разных местах. Совсем близко от дома.
При мне здесь не стреляли, даже по банкам. Значит, это случилось, когда я уехала.
Я уже представила себе раненого, истекающего кровью Ерему, окруженного всеми, кто еще недавно ходил в его друзьях. Они высыпали из своих машин, окружили дом и принялись палить по окнам… Я словно слышала эти выстрелы, стрекотание автоматной очереди.
Я смотрела на ворота и представляла себе, как сейчас подъедет скромный автомобиль и из него выйдет постаревший лет на десять Ерема, седой, прихрамывающий, как Жоффрей де Пейрак.
А что, если его вообще убили и записку оставил не он, а человек, подделавший его почерк и узнавший тайну нашей с ним переписки?
Услышав звук подъезжающей машины, я бросилась бегом за дом, спряталась в кустах, прижала к себе сумки и пакеты с подарками и замерла. Довольно удобная позиция — меня никто не увидит в густых зарослях орешника, мне же видно и ворота, и часть дорожки, ведущей к дому.
Сердце мое колотилось. Казалось, его удары отдаются в целлофановом хрусте моего багажа и именно эти звуки выдают меня.
— Соль, не бойся, это я! — вдруг услышала я знакомый голос и почувствовала, как теплые слезы заструились по моим щекам. Это был голос Еремы.
Ворота распахнулись, и я увидела его, живого и здорового, в синем джинсовом костюме и оранжевых ботинках. Пол-лица закрывали темные очки. Руки его были заняты одинаковыми пакетами из супермаркета.
Я вышла из своего укрытия и бросилась к нему. Он опустил пакеты на дорожку, приподнял на лоб очки и заключил меня в свои крепкие объятия.
— Слава богу, — сказал он, целуя меня в макушку. — Как я рад, что снова вижу тебя.
— Я потеряла телефон.
— Знаю, я все о тебе знаю. Даже то, что ты должна была сегодня прилететь из Москвы. Мои люди присматривали за тобой.
Так значит, лодка с Еремой все-таки была, только я ее не замечала? В этом был весь Ерема.
— Пойдем в дом, я же обещал тебе, что сохраню его!
В доме произошли большие изменения. Перепланировка, серьезный ремонт, другая мебель, ковры, занавески. Это вообще был другой дом.
Я разжала ладонь и показала Ереме гильзы.
— Да, кое-что пришлось здесь подремонтировать, — улыбнулся он мне одними губами, при этом глаза его стали печальными. — Столько шакалов было… Оборотни. Некоторые так и остались здесь навсегда. Я закопал их в лесу неподалеку, иначе они бы закопали меня. Хотя, скорее всего, не закопали бы. Нет, просто оставили бы на съеденье лисам. Все они появлялись ночью. Ты не представляешь себе, сколько я тогда пил кофе, чтобы только не уснуть. Отсыпался днем, чувствовал, что в это время сюда никто не сунется.
