– Это она сказала, что будет в триста третьем, а на самом деле поднялась на восьмой этаж. Но самое интересное заключается в том, что она была не в желтом платье, а в сером костюме… Его и нашли именно в восемьсот третьем номере, в котором обнаружили явные следы борьбы… Мужчина-командированный, живущий по соседству, рассказал, что в день, когда Веру нашли на ступеньках Набережной, он слышал за стеной шум, ругань, высокий женский голос выкрикивал отдельные слова, что-то вроде «отпусти!», «это не я», «позови Сару»… А потом стало тихо, хлопнула дверь, и послышался звук удаляющихся по коридору шагов.
– В номере нашли следы крови, шприц – что-нибудь свидетельствующее о том, что ее били или пытали?
– Нет, ничего… Только следы босых ног на пыльном подоконнике да туфли на ковре. А серый костюм висел на плечиках в ванной комнате.
– Понятно, значит, она специально переоделась… Что ж, это уже кое-что, тем более что теперь я просто уверена, что это убийство. А ты не узнал, кто снимал этот номер?
– Администратор молчит, а по журналу регистрации выходит, что номер долгое время оставался пустым.
– Значит, в нем останавливался человек, имени которого никто не должен был знать. Потому что, если бы речь шла о свидании проститутки с обычным клиентом, навряд ли стали скрывать его имя… Значит, клиент или гость – не из простых смертных. Что еще?
– А еще я узнал адрес ее лучшей подруги, которая могла бы нам многое рассказать о Вере…
– А что известно о ее родителях? Они живы?
– Живы и вполне благополучно существуют за счет дочери. Во всяком случае, так говорят соседи… Но старики ничего не знают о человеке, с которым их дочь встречалась в последнее время. Она с ними, само собой, не делилась, не откровенничала, а просто приносила им деньги или продукты. А они и рады, что про них не забыли. В плане информации, мне думается, было бы интереснее побеседовать с ее подружкой, коллегой по работе, так сказать… Вы не хотите поехать к ней вместе со мной?
– ?..
– Понимаете, я мог бы, конечно, допросить ее и сам, но вам, женщине, она выложит больше, чем мне, мужику…
– Ой, не скажи…
В это время зазвонил телефон, и Изольда, успевшая разлить кофе по чашкам, взяла трубку:
– А… Привет. Слушаю тебя внимательно. Так, хорошо, я все поняла. Спасибо. Я и сама слышала эту фамилию и чувствовала, что уже где-то и когда-то сталкивалась с ней, но никак не могла вспомнить. Тем более что она такая запоминающаяся… Спасибо, – она положила трубку. – Вадим, ты тоже знал этого человека – адвокат по фамилии Блюмер! Вспомнил?
– Если честно, то нет.
– Да это и неважно, главное, что мы определили, кто такой Блюмер. Лев Борисович. Адвокат из областной коллегии адвокатов, его контора находится возле краеведческого музея, в одном дворе. Давай сделаем так – поедем вместе и к Блюмеру, и к подружке Холодковой, идет?
– А что с ним стряслось-то, с вашим Блюмером? – Чашин прожевал печенье и запил его глотком кофе. – Он тоже проходит по этому делу?
– Нет, Вадим, он проходит по МОЕМУ делу. Поехали, я тебе расскажу кое-что интересное по дороге. Допивай скорее кофе, а вернемся, я сварю тебе еще.
* * *
Я понимала, что с минуты на минуту ко мне домой может приехать Изольда, и тогда начнутся расспросы-вопросы, выяснения отношений. Сказать, что я приревновала тетку к Варнаве, – было бы лишь малой частью того чувства, которое заставило меня вычеркнуть их обоих из моей жизни. Главное, что они не восприняли меня всерьез. А ведь если бы не я, они бы вовсе не познакомились. Но люди – существа в высшей степени неблагодарные. Особенно я обиделась на Изольду – она же знала, что я влюблена в Варнаву. Как могла она помешать нам побыть вместе! Мало того – всячески препятствовала этому, устроила из перевязки целый моноспектакль, где главные роли исполняли она и Варнава.
Меня разбирало любопытство: потерял ли Варнава сознание из-за того, что увидел снимок с мертвой женщиной, или он отключился из-за общего физического состояния, из-за потери крови, например?.. И почему меня никто не разбудил утром, чтобы рассказать об этом и посвятить в свои планы?
«Они забыли меня, забыли…»
Твердя это, я собрала чемодан со своими вещами, переложила деньги из чужого кейса в обычную дорожную сумку и, прихватив чемодан, набитый вещами Елены Пунш, заказала такси в аэропорт. В таком состоянии, в каком я находилась в тот момент, лучшее, что я могла придумать, – это отправиться на море, туда, откуда я совсем недавно приехала. Только теперь мне предстояло не столько согревать свое тело, сколько зализывать раны, совсем еще свежие, кровоточащие раны на сердце. Безответная любовь – это как неизлечимая болезнь.
Чтобы не вляпаться еще в какую-нибудь историю, я вышла из дома уже не в том желтом роковом платье, в котором меня так легко приняли за Пунш, а в более скромной и не бросающейся в глаза одежде, да и прическу свою изменила, зачесав волосы назад и спрятав их под маленькую соломенную шляпку. Очки я тоже сменила – надела желто-зеленые, «стрекозы», почти детские. Я была уверена, что в таком виде меня не признала бы даже мать родная – настолько нелепо и инфантильно я выглядела.
В аэропорту я купила билет на ближайший рейс в Адлер и в ожидании начала регистрации забилась в самый темный угол мраморного гулкого зала, прикрывшись еще для надежности газетой: Изольда далеко не дура и сможет вычислить меня, какие бы наполеоновские планы или козни я ни строила. Но, с другой стороны, навряд ли ей сейчас, в первой половине дня, есть дело до полоумной племянницы, сладко посапывающей в теплой постели и смотрящей эротические сны с Варнавой в главной роли. Конечно, где-нибудь после обеда она вспомнит обо мне и позвонит, чтобы спросить, как самочувствие, не болит ли плечо и не появлялся ли Варнава. Посоветует мне не волноваться, побольше лежать, пообедать подогретыми котлетами и щами, а затем постараться снова уснуть. Забота, ничего не скажешь.
В раздумьях о так и не съеденных мною подогретых котлетах (я уже к тому времени успела проголодаться) прошли три с половиной часа, отпущенные мне на ожидание моего рейса. Оба чемодана я отправила вместе с багажом остальных пассажиров, а дорожную сумку, набитую деньгами, оставила при себе. Если бы я знала, где в нашем городе можно купить парашют, то непременно приобрела бы эту ценную вещь: мало ли что может случиться в воздухе?..
Уже поднявшись на самую высокую ступеньку трапа и щурясь от яркого июньского солнца, я вдруг поняла, что по моим щекам снова текут предательские слезы – мне почему-то так захотелось увидеть маму… Нет, права была Изольда, когда относилась ко мне, как к ребенку. Слезы – это ли не проявление слабости и неразвитости души, находящейся пока еще в состоянии бутона?
* * *
– До чего же здесь жарко! – Екатерина Ивановна Смоленская сидела в кабинете директора ювелирного магазина города Туапсе и с тоской смотрела сквозь окно на ярко освещенную узкую улочку, радующую взгляд зеленью молодой листвы и фрагментом небесного ультрамарина.
