Книга Измышление одиночества, страница 39. Автор книги Пол Остер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Измышление одиночества»

Cтраница 39

Продолжая изучать эту картину, однако, О. не мог не почувствовать, что Ван Гог совершил нечто совсем иное, чем то, что задумывал делать. Первое впечатление О. – и впрямь ощущение спокойствия, «покоя», как его описывает художник. Но постепенно, пытаясь вселиться в комнату, представленную на холсте, он начал воспринимать ее как тюрьму, невозможное пространство, образ не столько места, где живут, сколько рассудка, принужденного там жить. Смотрите внимательно. Кровать подпирает одну дверь, стул – другую, ставни закрыты: в нее не войти, а оказавшись внутри – не выйти. Задыхаясь среди мебели и повседневных предметов в комнате, начинаешь слышать от этой картины вопль муки, а едва зазвучав в ушах, он уже не стихает. «К Господу воззвал я в скорби моей…» [109] Но крику этому нет ответа. Человек на этой картине (а она – автопортрет, ничем не отличается от изображения человеческого лица с глазами, носом, губами и челюстью) слишком долго пробыл один, слишком много боролся в глубинах одиночества. У этой забаррикадированной двери заканчивается мир. Ибо комната – не изображение одиночества, она – сама субстанция одиночества. А это штука столь тяжелая, ею так невозможно дышать, что и показать ее нельзя ни в каких понятиях, кроме того, что она есть. «И это всё – больше нет ничего в этой комнате с закрытыми ставнями…»

* * *

Еще одно замечание о природе случая.

О. прибыл в Лондон и убыл из Лондона, проведя по нескольку дней с обоих концов своего путешествия у своих английских друзей. Девушка с парома и с картинами Ван Гога была англичанка (выросла в Лондоне, в Америке жила примерно с двенадцати до восемнадцати, а затем вернулась в Лондон учиться в школе искусств), и на первом отрезке своего путешествия О. провел с нею несколько часов. За годы после их выпуска из средней школы они поддерживали связь, мягко говоря, спорадически, виделись, быть может, раз пять-шесть. О. давно излечился от своей страсти, но девушку из головы выбросил не вовсе, как-то цеплялся за ощущение той страсти, хотя сама она всякое значение для него утратила. С их последней встречи прошло несколько лет, и теперь рядом с нею ему оказалось мрачно, чуть ли не как-то давило. Она по-прежнему очень красива, думал он, однако, похоже, ее окутывает одиночество – так яйцо содержит в себе нерожденную птицу. Жила одна, почти без друзей. Много лет она создавала деревянные скульптуры, но отказывалась кому-либо их показывать. Закончив очередную работу, она ее уничтожала, затем бралась за следующую. Вновь О. столкнулся лицом к лицу с женским одиночеством. Только здесь оно обратилось против самого себя и высохло у самого корня.

День-другой спустя он поехал в Париж, оттуда в итоге – в Амстердам, а потом обратно в Лондон. Про себя он рассуждал: времени встретиться с нею опять у меня не будет. В один из тех дней перед возвращением в Нью-Йорк он должен был ужинать со своим другом (тем самым Т., который считал, что они могут оказаться двоюродными братьями) и сам день решил провести в Королевской академии искусств, где как раз проходила большая выставка «постимпрессионистов». Однако в толпе музейных посетителей он засомневался, стоит ли там задерживаться на весь день, как собирался, и потому у него образовалось три-четыре лишних часа до назначенного ужина. Он зашел пообедать в дешевую забегаловку с рыбой-картошкой в Сохо, пытаясь решить, чем занять освободившееся время. Заплатил по счету, вышел из ресторанчика, свернул за угол – и увидел ее: она стояла и глазела в витрину крупного обувного магазина.

Не всякий день сталкиваешься с кем-нибудь на лондонских улицах (в этом городе миллионов он знал не более нескольких человек), однако встреча эта показалась ему совершенно естественной, словно рядовое событие. Он о ней думал лишь мгновение назад, жалея о своем решении ей не звонить, а тут вот она, вдруг стоит прямо у него перед глазами – он не мог не почувствовать, будто сам пожелал, чтобы она появилась.

Он подошел к ней и назвал ее по имени.

* * *

Картины. Или крах времени в образах.

На выставке в Королевской академии, которую он посмотрел в Лондоне, было несколько работ Мориса Дени [110]. Будучи в Париже, О. навестил вдову поэта Жана Фоллена [111] (того сбила машина в 1971 году, всего за несколько дней до того, как О. переселился в Париж) в связи с антологией французской поэзии, которую О. готовил, что вообще-то и привело его тогда обратно в Европу. Мадам Фоллен, как он вскоре выяснил, была дочерью Мориса Дени, и на стенах квартиры висело множество картин ее отца. Самой ей было уже далеко за семьдесят, если не все восемьдесят, и на О. произвели большое впечатление ее парижская жесткость, ее скрипучий голос, ее преданность трудам покойного супруга.

На одной картине в той квартире имелось название: «Madelaine à 18 mois» [112], – написанное Дени по верху холста. Перед ним стояла та же Мадлен – она выросла и вышла замуж за Фоллена, а теперь приглашала О. войти в ее квартиру. Какой-то миг, сама того не сознавая, она встала перед этой картиной, написанной почти восемью десятками лет раньше, и О. увидел, словно бы неописуемо перепрыгнув время, что детское личико на картине и старушечье перед ним были совершенно одинаковы. На тот единственный миг он ощутил, будто вскрыл иллюзию человеческого времени и пережил его таким, каково оно есть: не более мгновения ока. Он увидел, что перед ним стоит вся жизнь, будто она схлопнулась в одно мгновение.

* * *

У. в беседе с О., описывая, каково становиться стариком. У., которому уже за семьдесят, память подводит, лицо все сморщено, как собранная в горсть ладонь. Глядя на О. и качая головой с невозмутимым своим остроумием:

– До чего же странная штука произошла с маленьким мальчиком.

Да, возможно, мы не вырастаем и, даже старея, остаемся теми детьми, какими были всегда. Мы помним себя тогда и чувствуем себя такими же. Мы, значит, себя сделали тем, что мы суть сейчас, и остаемся тем, чем были, невзирая на годы. Для самих себя мы не меняемся. Стареть нас заставляет время, а мы сами не меняемся.

* * *

«Книга памяти». Книга одиннадцатая.

Он помнит, как возвращался домой после своего свадебного банкета в 1974-м, рядом – жена в белом платье, – и вынимал из кармана ключ от входной двери, вставлял его в замок и тут, поворачивая запястье, ощутил, как ключ в замке сломался.

Он помнит, как весной 1966-го, вскоре после знакомства с будущей женой, сломалась одна из клавиш ее фортепиано (фа над средним до). Тем летом они вдвоем забрались в отдаленную часть Мэна. Однажды, идя через почти заброшенный городок, они забрели в старый зал собраний, которым не пользовались много лет. По всему помещению были разбросаны остатки какого-то мужского кружка: индейские головные уборы, списки фамилий, детриты пьяных сборищ. В зале было пыльно и пусто – только в одном углу стояло пианино. Жена его заиграла на нем (играла она хорошо) и обнаружила, что все клавиши работают, кроме одной: фа над средним до.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация