Заварив себе крепчайшего чаю, судмедэксперт развернул целлофановый пакет со съестным и стал мастерить бутерброд из имеющихся в распоряжении ингредиентов. Движения его пальцев были точны и выверены, а сам бутерброд являл собой образец идеальной симметрии, причем по всем трем осям сразу.
Лучко не терпелось ознакомиться с новостями.
– Ну, рассказывай, что нашел.
Откусив кусок бутерброда и отхлебнув чая, цветом и крепостью не уступавшего кофе, Семенов указал на лежащую на столе папку.
– Я тут на досуге целую гору старых дел перелопатил. Мне уже во время вскрытия Гонсалеса показалось, что я когда-то встречался с чем-то похожим, но только очень давно. И смотри-ка, память не подвела. Вот взгляни. Это старый отчет, аж девяносто седьмого года. Занимательное чтиво.
Полистав отчет, капитан поднял удивленный взгляд на судмедэксперта.
– Оба-на! У жертвы такие же рассечения на лице, как у Гонсалеса! И точно такие же следы от ожогов утюгом!
Неторопливо отпив еще чаю и продолжая с легким чавканьем дожевывать бутерброд, Семенов склонил седую голову в знак согласия.
– Я и говорю – занимательное чтиво.
* * *
– Какой интересный старикан! – подумала вслух Вероника после того, как они, попрощавшись с Ортисом, вышли за дверь.
Глеб закивал.
– Ага. Глядя на него, я припомнил одно замечательное высказывание Франсиско Гойи. К сожалению, я встречал его только по-русски и не знаю, как оно звучит в оригинале. Мысль Гойи сводится к тому, что время можно сравнить с художником…
– Вы, должно быть, имеете в виду El tiempo también pinta
[31], – улыбаясь, подсказал точную цитату Бальбоа.
– Совершенно верно.
– В самом деле. – Бальбоа принялся развивать тему: – Есть лица, на которых прожитые годы опечатываются не более чем сеткой морщин да возрастной пигментацией. А есть и такие, на которых самым художественным образом во всех тонкостях запечатлевается человеческая душа. Вы не находите?
– Да, попадаются такие, что хоть вешай на стену в раме, – задумчиво ответил Глеб. – Почище иных живописных шедевров.
Разговор на какое-то время затих, а Глеб все продолжал размышлять над тем, что сказал священник. Он тайком рассматривал точеный профиль Вероники, столь знакомый ему во всех деталях, силясь углядеть едва заметные следы полупрозрачных лессировок, что за годы их разлуки дописало к портрету его бывшей возлюбленной неумолимое время. По счастью, Вероника и сама была погружена в какие-то мысли, что позволило Глебу беспрепятственно разглядывать то, что его живое воображение принимало то за неоконченные наброски, то за полностью завершенные картины минувшего, затерявшиеся в ложбинках все еще безупречно свежей кожи. Вот эта морщинка на лбу стала куда заметнее. А вот той упрямой складки возле губ раньше не было и в помине. Откуда она взялась?
«Время тоже пишет картины», – снова повторил он про себя афоризм великого испанца. – И еще какие.
* * *
Все время, пока скорый поезд мчался из Мадрида в Толедо, Глеб рассеянно смотрел в окно, наблюдая, как сгущающиеся сумерки постепенно обволакивали серо-синей дымкой пролетающие мимо поля и деревеньки, словно нарочно стилизуя их под вечерние пейзажи Карлоса де Аеса
[32].
Заключительные слова Ортиса никак не выходили у него из головы. Наконец Глеб не выдержал и повернулся к Веронике.
– Как думаешь, Гонсалес мог быть членом тайного общества?
Та пожала плечами:
– Вообще-то это на Рамошу непохоже. Или ты хочешь сказать, что я совсем не знала человека, с которым прожила пятнадцать лет?
– Я этого не говорил.
– Но подумал. А как же те руки из твоего видения. Ты же сам сказал, что они были старческие.
– Так значит, значок принадлежал не Гонсалесу, а кому-то другому? – спросил у Глеба сидевший напротив Бальбоа.
– Думаю, да, – ответил Глеб.
– Вот видите, – с облегчением сказала Вероника.
– Это еще ни о чем ни говорит, – возразил священник. Давайте все же предположим, что Гонсалес и в самом деле состоял в какой-то загадочной организации. Но за что его тогда убили? – спросил он, глядя на Глеба.
– Не знаю. Может, Рамон нарушил какие-то правила и поплатился за это? Кстати, есть версия, что Сократ принял смерть потому, что имел неосторожность открыть непосвященным тайны мистерий Осириса.
– Неужели? – удивился священник. – Только не говорите мне, что и в деле Сократа тоже фигурирует этот распроклятый Сириус.
Уловив замешательство в глазах собеседников, вызванное не особо приличествующим его сану лексиконом, Бальбоа виновато улыбнулся и, делано закатив глаза, перекрестил рот.
– Нет, падре, исторической науке на этот счет ничего не известно.
Вероника потянула Глеба за рукав.
– Представим на минуту, что ты прав. Но что такого секретного мог разгласить Рамоша? И кому это могло чем-то помешать?
Глеб оставил вопрос без ответа и повернулся к священнику.
– Помните последнюю реплику старика?
– Насчет тамплиеров? Если честно, эта мысль не оставляет меня с тех пор, как мы распрощались с Ортисом.
– Вы полагаете, речь идет о том самом ордене? – спросила Вероника.
– Весьма вероятно.
– Но зачем этим новоявленным неотамплиерам проливать чужую кровь?
Немного подумав, Глеб сделал неожиданное предположение:
– А что, если мы имеем дело с неким ритуалом?
Увидев недоумение в глазах Бальбоа и Вероники, Глеб пояснил:
– У некоторых тайных обществ древности существовала одна общая черта, вполне возможно, что она дожила до наших дней.
– Что вы имеете в виду? – спросил священник.
– Зачастую при приеме в такое общество кандидат был обязан совершить некое ритуальное преступление вплоть до убийства.
– С целью доказать новым собратьям собственную лихость? – предположила Вероника.
– Не только. Кровь скорее была призвана сжечь за кандидатом все мосты, отрезать ему пути назад. Такие обряды посвящения составляли тайное тайн и никогда и никому не раскрывались. Надо сказать, что далеко не всегда ритуал сводился к убийству. Были и другие способы накрепко повязать неофита.
– К примеру, новопосвященных тамплиеров заставляли плевать на распятие, – задумчиво добавил священник. – Так вы думаете, убийства священников – часть некоего ритуала посвящения?
– Может, и так, – задумчиво ответил Глеб.
