Едва он успел взяться рукой за массивную ручку, как все кругом снова стало погружаться в темноту, и видение оборвалось.
Глава 20
Герб на калитке
Исабель Савон было жалко вдову Дуарте. Исабель и сама не понаслышке знала, что такое потерять мужа. И пускай вечно пьяный Теофило опостылел ей задолго до рокового инфаркта, его уход самым неожиданным образом подкосил ее силы. Оно и неудивительно, ведь вся жизнь Исабель много-много лет крутилась вокруг этого непутевого субъекта. Сначала она без памяти любила молодого и по большей части трезвого Тео, потом долгие годы лелеяла надежду его исправить и, наконец, без остатка посвятила всю себя беспощадной войне с чужим, опустившимся человеком, в которого спиртное превратило некогда самого завидного толедского жениха.
Как ни странно, смерть Тео лишила Исабель самого главного – воли к существованию. Теперь ей было не с кем воевать. Оставалось лишь со стороны наблюдать за той жизнью, что проживали другие. Когда наблюдать, а когда и подсматривать. Второе было куда интереснее.
В итоге для сеньоры Савон со временем в городе почти не осталось никаких тайн. Она знала, кто и откуда приехал, кто что купил и почем, и уж конечно была в курсе того, кто, с кем, когда и кому наставил рога. А если чего и не знала, то просто-напросто додумывала, да так ловко, что ни у кого не возникало сомнений в подлинности ее слов.
Само собой разумеется, особое внимание хозяйка доходного дома уделяла собственным жильцам. Их личная жизнь с успехом заменяла госпоже Савон новые эпизоды сериала Aquí no hay quien viva
[24] и стала настоящим спасением от старческой хандры. Каждый божий день она, словно гадалка на кофейной гуще, пыталась прочитать в поведении постояльцев что-то, что разбудило бы ее фантазии, которые потом можно пересказать подругам, выдавая за чистую правду.
Любопытно, что делилась Исабель своими рассказами далеко не со всеми, а только с узким кругом доверенных лиц. Впрочем, этого было вполне достаточно, чтобы сплетня уже через пару часов облетела весь город.
Мария Дуарте не входила в ближний круг общения Савон, при том, что женщины были хорошо знакомы друг с другом, благодаря младшей сестре Исабель, проживавшей в Талавере совсем рядом с четой Дуарте. И вот на прошлой неделе, проведывая свою сестру, госпожа Савон как-то утром встретила вдову на улице и выразила ей свои соболезнования. И хотя этот жест был продиктован скорее любопытством и желанием разузнать подробности, чем искренним сочувствием, Мария тем не менее от всей души поблагодарила Исабель за поддержку и даже пригласила вместе позавтракать.
Так, за чашкой горячего шоколада Мария в числе прочего рассказала о том, что, умирая, смертельно раненный Дуарте пытался ей что-то сказать.
Услышав эту потрясающую новость, сеньора Савон сразу же решила, что должна обязательно рассказать обо всем госпоже Гонсалес и ее спутнику. Уже хотя бы ради того, чтобы посмотреть на выражение их лиц.
* * *
Рохас ждал Бальбоа в парке на той же самой скамейке, на которой они беседовали в прошлый раз. Жара на время спала, и следователь не без удовольствия прогулялся по тенистым аллеям, наблюдая за молодыми мамашами, нянчившими своих отпрысков. Скоро, очень скоро Делия тоже будет возиться с их малышом, а какой-нибудь праздношатающийся господин станет наблюдать за этим со стороны точно так же, как он сам делает это сейчас.
От этой мысли Рохасу стало так приятно, что он запрокинул голову вверх и мечтательно закрыл глаза. В эту же секунду на его плечо легла чья-то рука.
– Хочешь облегчить душу, сын мой? – пробасил Бальбоа, то ли шутки ради, то ли в силу привычки, войдя в образ исповедника.
– Да, падре, – низко склонив голову, ответил инспектор, подыгрывая священнику.
Бальбоа присел рядом на скамейку:
– Я слушаю.
Прежде чем приступить, Рохас оглянулся по сторонам.
– Начну с господина де ла Фуэнте. Он весь вечер убийства играл в семь с половиной
[25] с собственным отцом, как это обычно и происходит по пятницам. Прислуга подтвердила его слова.
– Прислуга вам еще не то подтвердит, – пробурчал себе под нос Бальбоа.
Рохас невозмутимо продолжил:
– Чавес провела вечер дома. У вице-мэра разболелась голова, а ее муж повел дочерей в кино.
– И подтвердить, что Чавес провела вечер в кровати, конечно, тоже никто не может?
– К несчастью, нет. Зато можете смело сбросить со счетов Рафаэля Мартина.
– Это как это?
– Председатель поначалу юлил, но потом сознался, что встречался в тот вечер с замужней дамой. Мы аккуратно проверили. Все так и есть.
– С дамой? А ведь он мой ровесник, если не старше! – искренне восхитился Бальбоа.
– Сказывают, его папаша ходил налево, когда ему уже было под восемьдесят.
– Упаси нас, Господи! – с деланым возмущением воскликнул священник и лукаво улыбнулся. – Впрочем, если угодно, сие можно рассматривать и как дар Божий, не так ли?
Инспектор охотно согласился.
– Теперь о Ригале. Квартирная хозяйка утверждает, что весь вечер в его комнате горел свет и играла негромкая музыка, вроде бы классическая.
– Но он ведь мог попросту включить радио и тихо улизнуть.
– Это было бы возможно, если бы его хозяйкой был кто угодно, но только не госпожа Савон.
– Так вы полагаете, Ригаль отпадает?
Думаю, да.
– Выходит, остается один Гонсалес?
– И тут тоже получается полная ерунда. Посудите сами. Гонсалес вышел после заседания уже без галстука. Поначалу я подумал, что галстук был у него в портфеле. Однако хозяин бара, в котором Гонсалес коротал время в вечер убийства, утверждает, что галстука на Гонсалесе не было. Есть и другое соображение: представьте, что вы решили лишить кого-то жизни.
Священник замахал руками:
– Господь с вами, я даже в мыслях не могу…
– Хорошо, падре, во спасение вашей души представим в роли злодея меня. Итак, я приехал в Талаверу с целью убийства. В таком случае, бар или любое другое заведение, где меня могут впоследствии опознать – последнее место, куда бы я пошел. Тем не менее Гонсалес весь вечер провел у стойки. Странно, не правда ли?
– Действительно странно, Рамон ведь был далеко не дурак, – задумчиво констатировал Бальбоа. – Ну а что вы можете сказать о Чавес?
– Пока ничего определенного. Завтра мне как раз предстоит с ней познакомиться.
Священник посмотрел на Рохаса со смесью удивления и недоверия.
