Мерный перестук вагонных колес так убаюкал капитана, что тот чуть было не пропустил свою остановку. Выйдя из вестибюля в подземный переход, Лучко заметил компанию молодых людей, сгрудившихся возле киоска с какой-то снедью.
Ребята оказались глухонемыми. Они энергично жестикулировали, обсуждая, чем перекусить.
Лучко уже почти отвернулся, когда один из парней, пытаясь привлечь внимание товарищей к выставленному в витрине бутерброду, сделал жест, похожий на тот, что в своем видении видел Стольцев.
Капитан как вкопанный застыл на месте, глядя на компанию с таким ошалелым видом, что ребята начали бросать в его сторону косые взгляды.
Опаньки! А там ли он ищет? А что, если люди, убившие Гонсалеса, обменивались жестами вовсе не в силу военной выучки?
Достав телефон, капитан спешно набрал номер эксперта Расторгуева.
* * *
В коридоре послышалась едва уловимая возня, потом, будто скучая по уехавшему хозяину, тихо заскулила собака. Затем все стихло.
– Разве сеньора Савон не запрещает держать домашних животных? – в недоумении спросил Глеб.
Вероника пожала плечами:
– Очень странно.
Собачьи повизгивания возобновились. На этот раз они прозвучали совсем близко. И вот уже безутешная псина стала громко скрестись когтистой лапой в дверь квартиры.
– Сдается мне, что четвероногие тут ни при чем, – расмеявшись, сказала Вероника и распахнула дверь.
Она оказалась совершенно права. Вместо брошенного хозяином животного Глеб увидел широко улыбающегося мужчину, довольно комично изображающего пса, стоящего на задних лапах. Незнакомец был худощав и весьма высок, настолько, что вынужденно пригнул голову, проходя в комнату.
Вошедший чем-то напомнил Глебу Рамона Гонсалеса образца пятнадцатилетней давности: та же щетина, искусно поддерживаемая на «трехдневном» уровне, те же пронзительные глаза-маслины, тот же взгляд конкистадора, что с одинаковым интересом взирает как на ацтекское золото, так и на ацтекских красавиц. Этакий крутой замес из Эрнана Кортеса и дона Хуана Тенорио
[7].
Ригаль без слов обнял Веронику, и та расплакалась. Луис гладил ее по волосам и шептал на ухо какие-то слова утешения. Понемногу Вероника успокоилась и даже улыбнулась. А у Глеба больно кольнуло под сердцем. Как в тот день, когда он узнал, что вчистую проиграл Рамону в состязании за сердце возлюбленной.
– Я боялся, что ты не вернешься, – с облегчением сказал Ригаль. – Это нужно срочно отметить.
Луис проворно выскочил за дверь и вернулся уже с бутылкой десятилетнего «Торреса» и тремя стаканами в руках.
Бренди быстро сделал свое дело. Все расслабились. Вероника, спохватившись, наконец представила Глеба, после чего они с Луисом бросились засыпать друг друга вопросами.
– Когда ты в последний раз видела Рамона?
– Месяц назад, когда он заезжал в гости к Пеле. А ты?
– Я встречался с Рамоном на следующий день после того злополучного собрания, перед самым его исчезновением.
– То есть уже после того, как произошло убийство?
– Скажу больше, это было уже после того, как в фонде стало известно о смерти Дуарте.
– Ах, вот как? Рамон что-нибудь сказал тебе? Как он себя вел? Как выглядел? Я хочу знать все.
– Он был чрезвычайно взволнован. Уверял, что ни в чем не виновен.
– Рамон что-то говорил тебе насчет пергамента?
– Пергамента? О чем это ты?
Не ответив Луису, Вероника продолжала его расспрашивать.
– Так чем закончился ваш разговор?
– Как только я сообщил Рамону о том, что полиция затребовала список лиц, имевших клубные галстуки фонда, и теперь ищет его в связи с убийством, он переменился в лице и сказал, что его подставили.
– Так он догадывался, кто это сделал?
– Мне показалось, что да, но со мной он не поделился. Лишь туманно намекнул на то, что теперь ему предстоит кое в чем разобраться. А еще Рамон просил не рассказывать никому в совете фонда о нашем разговоре.
– И больше ничего?
– Больше ничего. Пойми, Рамон был так напуган, что в этот момент, похоже, не доверял даже мне – своему другу.
– И Рамон ни словом не обмолвился о том, что собирается в Россию?
– Нет. Возможно, он в то время еще никуда и не собирался.
– Луис, мне надо тебе кое-что показать.
С этими словами Вероника протянула руку к Глебу. Тот полез в карман и вытащил фотокопию пергамента, обнаруженного в Москве.
– Вот, взгляни. Что скажешь?
Луис повертел бумажку в руке:
– Никаких идей – фрагмент слишком мал. И потом, это всего лишь копия.
– Экспертиза показала, что возраст пергамента семьсот лет.
– Сколько-сколько? А дай-ка я еще разок взгляну повнимательнее.
Пока Ригаль изучал изображение, Вероника рассказала о том, что случилось в Москве, не забыв упомянуть и о надписи на столе.
Ригаль вернул снимок Глебу:
– Хм, как жаль, что у вас нет с собой оригинала. Надо же, четырнадцатый век. Но откуда это у Рамона?
– Вот мы и пытаемся докопаться. Кстати, я хотела у тебя спросить, зачем Дуарте хотел видеть Рамона? Что он собирался ему сообщить?
– Я бы тоже многое отдал, чтобы узнать. Мне кажется, злоключения Рамона начались именно из-за этого Дуарте.
– Полиция уверена, что все как раз наоборот.
Луис покачал головой:
– Умаляю, никого не слушай. Ты надолго в Толедо?
– Пока не знаю. Останусь на столько, сколько нужно, чтобы отмыть от грязи имя Рамона.
– Ты хочешь в одиночку доказать его невиновность? ¡Más que genial!
[8]
Поговорка показалась Глебу знакомой.
– За это надо выпить, – предложил Луис и освежил бренди в бокалах.
После того как все выпили, Ригаль снова повертел в руках фотокопию пергамента и, немного подумав, предположил:
– А что, если русские бандиты, что ворвались к Рамону, знали о существовании этого артефакта и искали именно его?
– Но откуда московские грабители могли знать, что прячет у себя дома Гонсалес? – вклинился в разговор Глеб.
Ригаль пожал плечами и снова плеснул в стаканы немного бренди.
– Темная история. Ладно, давайте еще раз за Рамона. Да упокоит Господь его душу!
