– Рамон говорил, под триста.
Глеб удовлетворенно цокнул языком:
– Так вот откуда эти вмятины и подпалины. Значит, я не ошибся, это, должно быть, следы войны с Наполеоном.
Вероника расхохоталась:
– С каким еще Наполеоном? Да, ты прав, двести лет назад французы захватили Толедо, это факт, но дверь тут ни при чем. Все гораздо проще. Покойный муж хозяйки регулярно закладывал за воротник, а она в ответ не пускала его в дом. И так продолжалось почти полвека. А мужчина, между прочим, был крупный и горячий.
Глеб разочарованно вздохнул:
– Ах, вот как.
– Не расстраивайся, по большому счету ты прав. То, что повидала эта дверь на своем веку, иначе как военными действиями не назовешь. Запомни, хозяйку зовут Исабель Савон. Она довольно беззлобная старушка, если не нарушать несколько простых правил.
– Каких, например?
– Сеньора Савон не любит кошек, собак, а также не выносит ночных гостей, шума, запаха алкоголя и табака.
– Всего-то?
– И еще она очень любит посплетничать.
– Откуда ты-то об этом знаешь?
– Рамон как-то рассказал, – после едва уловимой паузы ответила Вероника и нажала на кнопку звонка.
– ¡Ya voy!
[6] – взвизгнул надтреснутый голос. Послышались шаркающие шаги, потом долгий раскатистый звук, каким в кино можно было бы достойно озвучить открытие главных крепостных ворот, и дверь наконец растворилась.
Первое, что бросилось в глаза Глебу, – это полное несоответствие между исполинской дверью и стоявшей на пороге дамой, одетой во все черное. Даже на каблуках она вряд ли дотянула бы до метра пятидесяти. При этом сеньора Савон держала себя так, будто была на голову выше любого из окружающих.
– А, это вы, сеньора Гонсалес? Мои соболезнования. Горе-то какое! А это кто с вами?
Старушка впилась в Глеба своими маленькими глазками похлеще, чем это прежде делал инспектор Рохас.
– Это… э-э… мой старинный друг Глеб Стольцев. Мы пришли к сеньору Ригалю, а заодно взглянем на апартаменты моего мужа.
– Старинный друг? Это хорошо. Хотели взглянуть на апартаменты? Это пожалуйста. А вот Ригаля дома нет, – проворчала сеньора Савон и пошла за ключами.
Апартаменты состояли из гостиной, кухни и двух крохотных спален, одну из которых Рамон отвел под кабинет.
Стены, как и в мадридской квартире, были завешаны фотографиями – вот Рамон вместе с женой и ребенком, вот он совсем мальчонкой со своими родителями, вот отец Рамона Хуан Гонсалес позирует под плакатом «Даешь шестую пятилетку!», а вот и Вероника, с умильным видом склонившаяся над коляской, в которой мирно спит ее сын.
В целом обстановка была столь же спартанской что и в мадридском кабинете Рамона: стеллажи, книги, папки и многочисленные коробки. Но в отличие от столичной квартиры Гонсалесов здесь царили хаос и беспорядок.
– Тебе не кажется, что в вещах кто-то рылся? – спросил Глеб.
– Рылся? Да тут все перевернуто вверх дном, – воскликнула Вероника, всплеснув руками.
– Да, тут явно что-то искали.
– Думаешь, те же люди, что учинили разгром в нашей московской квартире?
– Очень похоже.
– А может, здесь уже успела побывать полиция?
– Тогда хозяйка наверняка бы тебе сказала.
– Да уж, мимо сеньоры Савон муха не проскочит, не то что человек.
В дверь тихонько постучали.
– Можно?
– Да-да, сеньора, входите. Вы знаете, что здесь произошло?
– Разумеется. Незадолго до отъезда сеньора Гонсалеса кто-то взломал его дверь.
– Воры? Вы их видели?
– Да нет же. – В скрипучем голосе старушки звучало искреннее разочарование. – Я в тот день, как на зло, засиделась в парикмахерской.
– А что по поводу этого происшествия сказал Рамон?
– По его словам, ничего не украли. Надо же, все перерыли и ничего не взяли. Ну не странно ли?
– Действительно странно, – согласилась Вероника, а Глеб, наклонившись к ее уху, шепнул:
– Все точно как в Москве.
Вероника еще раз окинула печальным взглядом разбросанные по полу вещи. Затем она подняла глаза на госпожу Савон.
– Сеньора, дело в том, что моего покойного мужа обвиняют в преступлении. В страшном преступлении, которого он просто не мог…
Старушка взяла ее за руку:
– Можешь не продолжать, дочка, я тоже уверена, что Рамон был не способен на такое.
– Значит, вы в курсе?
Сеньора Савон снисходительно улыбнулась, обнажив неожиданно крупные для столь мелкого лица зубы.
– В этом городе очень редко происходит что-то такое, о чем я бы не знала.
– Это я уже поняла, – ответив улыбкой на улыбку, сказала Вероника. – Но отчего все же вы так уверены в невиновности Рамона?
– Ну как же. Он мне сам об этом сказал.
– Как это сам сказал?
Безупречная осанка сеньоры Савон стала еще более горделивой – она будто мигом подросла на несколько сантиметров.
– Если угодно, могу процитировать дословно. Слава богу, на память пока не жалуюсь.
– Пожалуйста! – взмолилась Вероника.
– В нашу последнюю встречу ваш муж сказал следующее: «Ничему не верьте. Я не причинял сеньору Дуарте никакого вреда. Мы с ним вообще не встречались».
– Так прямо и сказал? А вы сообщили об этом полиции?
– Я бы, может, и сообщила, но меня никто не спросил, – поджав губы, ответила сеньора Савон и, гремя ключами, отправилась этажом выше.
– Ну как тебе старушка? – спросила Глеба Вероника.
– Прелюбопытная бабуля. Напоминает засушенную матрешку.
– Это почему же?
– С виду хрупкая тростинка, а на самом деле может оказаться крепким орешком с двойным, а то и тройным дном.
* * *
Для капитана, живущего за пределами Кольцевой, недавно построенное метро стало настоящим спасением. Теперь на службу можно было добраться в два, а то и три раза быстрее, чем раньше, когда приходилось отстаивать в бесконечных московских пробках. И хотя внутреннее убранство новых станций не шло ни в какое сравнение с музейными красотами «Киевской» или «Маяковской», каждую из них Лучко считал по-своему привлекательной. Ему нравилось шагать по отшлифованным гранитным плитам, нырять в длинные, уходящие вдаль коридоры, словно вены, пронзающие столичные недра, и ощущать себя частью могучего кровотока, питающего вечно растущий организм мегаполиса, притаившегося на поверхности.
