И вдруг — он ее обнял.
Татьяна изумленно обернулась и встретилась с его глазами — он смотрел не дерзко, не выглядел завоевателем. Он ожидал, что Татьяна оттолкнет его. Она даже растерялась — мужчины целуют в первый раз совсем с другим видом. А он именно ее поцеловал.
Татьяна не была возмущена. Просто удивилась. Она просто тихонько отстранила его и вновь повернулась к своей работе.
— Не нужно меня утешать, — сказала она без тени злости. — Но все равно спасибо.
Ни слова не говоря, он вышел на веранду. А Татьяна продолжала думать о своем.
«Молодой охранник, — думала она. — Симпатичный. Даже, я бы сказала, красивый. И в прекрасной форме. И именно его нанимает для меня Кантор. Зачем? Да все понятно — он мечтал, чтобы я переключилась на него. Хитро, но не придерешься. Типично в духе Кантора».
Грудь вновь затопил гнев. Злой, сумасшедший гнев, от которого можно было сойти с ума. Татьяна открыла шкафчик и методично, одну за одной, начала разбивать тарелки. Пришла в себя она только после того, как вся хозяйственная утварь, в том числе и небьющаяся, лежала на полу. Татьяна смотрела на хаос, который натворила за несколько минут, и в ее голове вихрем пронеслась мысль: «А почему бы и нет?»
Эта мысль была настолько неуловимой, что Татьяне пришлось сесть на стул и сосредоточиться: «О чем это я сейчас подумала?»
И она вспомнила Андрея. Мысль повторилась: «А почему бы и нет?»
Теперь она поняла, о чем подумала. Это было слишком… слишком ненормальным, что ли. Она мысленно поставила свое желание в дальний угол комнаты и издалека его рассматривала. Нет, это невозможно, он — молодой парень, практически мальчик. А она только что рассталась с мужчиной своей мечты. Ей положено страдать. К тому же она старше на восемнадцать лет. На рынке Андрея назвали ее сыном… Но она ему понравилась! Татьяна помнила взгляд охранника, когда шла из бассейна.
Теперь Татьяна стала вспоминать этот взгляд и то, как он покраснел, снова и снова. И это доставляло ей удовольствие. А потом она вспомнила, как Андрей обнял ее. И потом — поцелуй. Странное дело, только сейчас, при воспоминании об этом, по ее телу словно пробежал ток — тогда она была слишком погружена в себя. После этого открытия она с каким-то восторгом начала прокручивать в голове эти короткие мгновения объятий. И вспомнила его взгляд.
Андрей сидел в шезлонге перед бассейном. Она подошла и положила руку ему на плечо. Он не обернулся, только накрыл ее руку своей. Рука была широкой и теплой. Потом он притянул ее к себе и легко посадил на колени. Некоторое время они просто смотрели друг на друга — Татьяна видела свое отражение в его черных зрачках, окруженных светло-зеленой радужкой. Они поцеловались.
Позже, вспоминая этот поцелуй, Татьяна думала только о том, насколько он показался ей целомудренным. Да Андрей и был таким — целомудренным и одновременно неудержимо страстным.
Утром она проснулась, когда он уже спал. На цыпочках побежала в ванну — надо успеть накраситься, пока Андрей не проснулся. Он не должен видеть морщин и мешков под глазами. Она посмотрела в зеркало и не узнала себя — оттуда на нее смотрела Татьяна, только помолодевшая лет на десять, со сверкающими глазами. Она очень долго любовалась собой, корча разные гримасы, словно фотографируясь для модного журнала. Потом заскочила в ванну и включила на всю душ. И ей потребовалось контролировать себя, чтобы не запеть.
Интересно, почему одни мужчины способны делать женщину счастливой, а другие — нет? Она любила Кантора, страстно, самозабвенно, но никогда после ночи, проведенной с ним, она не была такой счастливой, легкой и молодой. Наоборот, каждое утро, когда они расставались, Борис словно втыкал в ее сердце невидимую иголку.
Андрей же просто казался ей «эпизодом», который она еще вчера не собиралась повторять. Они ничего не обещали друг другу, ни о чем не говорили. У них вообще не было ничего общего. Но, стоя под струями воды, она чувствовала, что с ней что-то происходит. Уже выключив воду, она поняла, что с ней случилось. Все иголки, которые остались от Бориса, высыпались из ее сердца, и вода унесла их прочь.
Андрей был в Израиле первый раз, и Татьяна решила показать ему Тель-Авив. Дворец независимости, торгово-развлекательный комплекс «Мигдаль-Опера» на набережной, небоскребы «Азриели», «Синематека», Тель-Авивский музей сценических искусств на бульваре Шауль ха-Мелех, живописные кварталы Неве-Цедек и Дизенгоф, музей Земли Израильской, художественная галерея Бруно Гэллери, а также дома-музеи поэта Хаим Нахман Бялика и Давида Бен-Гуриона.
Потом можно было посидеть в одном из тех многочисленных ресторанчиков, которые так похожи на советские заведения — официантки в возрасте, шашлыки по-карски, салат столичный, заливное, цыпленок табака, пельмени в горшочке. И соответствующая музыкальная программа: старые советские песни.
Татьяна скучала по своеобразному шику советских ресторанов и с удовольствием посещала бы в России подобное заведение. Но в Екатеринбурге такого не было. Любая вокзальная кафешка стремилась назвать себя «Венецией» и преподнести сухую отбивную с гордым названием «Грезы Неаполя».
В Москве была та же ситуация. Почему-то в России, кроме до невозможности невкусного «Русского бистро», ресторанов с русской кухней было мало. А и тех, что существовали, — цены, рассчитанные в основном на иностранцев, просто зашкаливали.
Россию сейчас кормил Кавказ: заведения с азербайджанской, армянской, грузинской и прочими кухнями пестрели на каждом шагу. На каждом углу стояли палатки с чебуреками, самсой и шаурмой.
«Куда делись русские?» — спрашивала Татьяна у подруги.
«Уехали за границу либо на окраины Москвы. Многие сдают квартиры — это очень выгодно», — отвечала подруга.
В своей бывшей квартире на Малой Грузинской Татьяна каждый день просыпалась от громких кавказских мотивов, перемежаемых устаревшей дискотечной музыкой — соседи сверху жили громко. Ее дом походил на горный аул — соседки по коридору целый день перекрикивались через открытые двери.
Бродя с Андреем по израильским улочкам, она понимала, куда русские отправились из Москвы: все они, казалось, жили теперь здесь.
Вечером Татьяна с Андреем возвращались на виллу Кантора и почти до утра занимались любовью. Глухая боль, вызванная предательством Бориса, еще иногда бушевала в душе Татьяны, но постепенно проходила, таяла под большими теплыми руками Андрея. Эта была неделя без времени, без распорядка, без мыслей. Татьяна раньше слишком много думала, иногда, даже уставшая до невозможности, она не могла заснуть до утра, перебирая ситуации, людей, события и конечно же думая о Канторе. Теперь она отдыхала. Она позволила себе быть глупой и… чувственной. Теперь, когда они шли с Андреем, взявшись за руки, почти все мужчины оборачивались ей вслед. Она понимала их взгляды, но ей было даже лень гордиться. Впервые в жизни она была «глупой-глупой самкой». Татьяна удивлялась себе, не понимая, что внутри она очень по-женски мудра.
Кантор звонил несколько раз. Говорил, что все в порядке, что он работает. Постепенно после его звонков у Татьяны стало появляться недоумение — как раньше она могла быть рядом с этих сухим надломленным деревом. В первые дни она еще пыталась разобраться в своих чувствах. Потом ей стало лень. Все утонуло в ленивом блаженстве. Татьяна не признавалась себе, что впервые в жизни встретила мужчину, который удовлетворял ее. Не признавалась потому, что возник бы вопрос: а что было все эти годы до него? Почему она мирилась с таким положением вещей, с такими мужчинами? Почему секс с Борисом, торопливый, малочувственный, с заученными раз и навсегда движениями, принимала за любовь?
