— Так они что, до сих пор вместе?
Акулина Михайловна с удивлением посмотрела на Лену.
— Так были-то они, конечно, вместе. То сходились, то расходились. Но я, честно говоря, когда вас увидела, думала, что они, может быть, в очередной раз разошлись, и надеялась, что навсегда.
— Так вы думали?.. — Лена улыбнулась.
Вот до такого она точно не додумалась. Новая девушка Валерия Синицына — это сильно. Нет, ей даже представить такое было противно. Поэтому и врать на эту тему она не стала.
— Позвольте, а кто же вы тогда? — немного растерянно спросила Акулина Михайловна.
— Вы знаете, — начала Лена лихорадочно придумывать, кто же она такая. — Я просто его друг. То есть я подруга одного его очень хорошего друга, не такого, о каких вы рассказываете, а настоящего, который Хочет добра и справедливости. Мы вот с ним Валерия как раз разыскиваем. Он сейчас где работает? Все в той же сфере? Вы не знаете?
— Где-то в той же, только, конечно, уже не рэкетиром. Он говорил, что у него какая-то более серьезная и ответственная работа. Я, честно говоря, плохо знаю, плохо в этом разбираюсь, да и он сам мне мало рассказывает. Только я не дура, чтобы не догадаться — то, что у него новая престижная и ответственная работа, это он мне, конечно, лапшу на уши вешает. Кого затянуло, тот уже навряд ли выберется. И все же… Я немного растеряна. Я вас не знаю, не слышала о вас. Может быть, я знаю вашего друга? Как его имя?
— Нет, вы наверняка и его не знаете.
— Подождите, я должна разобраться. Не могли бы вы все-таки рассказать подробнее?..
— Понимаете, как бы вам объяснить? Мы с Валерием знакомы совсем недавно. Поэтому вы не знаете нас и ничего о нас не слышали. Но мы хотим вытащить Валерия… Да… То есть мы хотим его предупредить.
— Ему что, грозит, какая-то опасность?
Женщина в страхе смотрела на Лену, прижимая руки к груди. Лену замучила совесть. Она не могла больше лгать. Дело не в том, что Лена вообще не умела врать. Врала она часто, и, по большому счету, ей было плевать на последствия. Но только не в этом случае. Акулина Михайловна была очень доброжелательна к ней, к тому же Лене было ее жалко. Она поняла Синицыну как женщину, как мать. И рассудила так, пусть лучше она обо всем знает и будет ко всему готова, чем вдруг, в один «прекрасный» день, ее как громом поразит какое-нибудь страшное известие о сыне. К тому же Лене было бы очень стыдно, неприятно, словом, погано было бы Лене, если бы она засадила ее сына за решетку, предварительно назвавшись его другом и таким отвратительным способом все о нем разузнав.
Синицына все еще со страхом смотрела на Лену.
— Понимаете, — наконец выговорила Бирюкова. — Опасность вашему сыну грозит в любом случае, ведь он живет не по закону. А то, для чего ищу его я, вряд ли можно назвать опасностью, скорее, спасением. Дело в том, что я следователь и должна разобраться в одном деле, касающемся вашего сына.
— Кто вы? — прямо спросила Акулина Михайловна.
— Я — следователь Генеральной прокуратуры.
Синицына побледнела и уронила голову на руки.
Сначала Лена подумала, что она плачет. Но через некоторое время Акулина Михайловна произнесла довольно четким, хотя и слегка сдавленным голосом:
— Я так и знала. Я предполагала, что этим все и закончится. В чем он обвиняется?
— Он не обвиняется, он только подозревается.
— Хорошо. В чем?
Лена знала, что слово «убийство» произносить нельзя. Оно само может убить. Для матери это очень сильный удар. И Лена ответила:
— В мошенничестве.
— Если он виновен, он должен понести наказание, — после паузы ответила она. — Но вы должны во всем разобраться. Хорошо разобраться, вы слышите?!
Лена кивнула.
— Я вам сейчас дам адрес. Но вы обещайте, что во всем сами очень хорошо разберетесь!
Лене было больно смотреть на это, и она сказала:
— Вы вправе предупредить сына. Я пойму.
Но женщина отрицательно покачала головой и только повторила:
— Обещайте, что хорошо во всем разберетесь.
Лена пообещала. А что ей еще оставалось делать?
К тому же и безо всяких обещаний, она и так собиралась «хорошо разобраться во всем этом».
11
«Надо было сказать, в чем я подозреваю ее сына… — думала Лена. — Зачем я сказала про мошенничество? Убийство — это куда серьезней мошенничества. Но тогда она могла вообще ничего о нем не сказать… Да, собственно, и правильно сделала бы. Она же все-таки Мать… Уж не я ли сама говорила ей, что она имеет право предупредить сына. Но я — следователь, и моя работа выяснить все. Вот я и выясняю».
Думая так, Лена шла по направлению к дому, где жила синицынская зазноба.
«Так, а этой-то что говорить? Кто я на сей раз? Близкий друг, любовница? Или прямо сказать, что я — следователь Генпрокуратуры? Боже мой, ну и морока! Скоро раздвоение личности начнется! Что ей говорить-то? Она, поди, не мать, про своего милого больше знает. Может, ей даже известно, что это именно он грохнул Колодного… Другом не представишься, она наверняка всех его друзей знает. Если скажу сразу, что я следователь, наверняка ничего не расскажет, не выдаст. Может, сказать, что я его как свидетеля разыскиваю? Тоже вообще-то смешно. Синицын — свидетель! Эх, чего врать-то? Со следователем она обязана поговорить. Скажет, так скажет. А нет… Ну, на нет и суда нет. В конце концов, элементарные законы и ей известны. Это, конечно, не допрос. Это скорее некое испытание морально-этического характера. И для меня, кстати, тоже. Только вот что-то мне подсказывает, что у Синицыной я его не на «ура» прошла».
Шестнадцатиэтажный дом, где жила Лена Арбузова, сожительница Синицына, великаном возвышался над девятиэтажками, а рядом находились три его брата-близнеца.
Был вечер. Солнце потускнело, но все еще играло на верхушках редких тополей. Небо было красивого глубокого цвета. Лену одолевала мягкая меланхолия. Ей не хотелось идти к Арбузовой, задавать какие-то там вопросы, выслушивать ответы. Но, подойдя к двери подъезда, Лена все-таки отворила дверь подъезда со сломанным домофоном, потом вошла в лифт, нажала на десятый этаж и вскоре уже стояла перед квартирой Арбузовой. Эту квартиру, судя по словам Акулины Михайловны, бывшая школьная красавица вместе с Синицыным снимает уже третий год.
Звонок прозвучал резко и неприятно. После него воцарилась напряженная тишина. Потом за дверью раздался усталый женский голос:
— Кто там?
— Генеральная прокуратура… — Лена вздохнула.
Уж очень как-то зловеще для простого человека звучат такие слова, отметила про себя Лена. Некоторое время стояло недоуменное, а то и испуганное молчание. Потом дверь открылась, но не нараспашку. В проеме появилось достаточно спокойное лицо тридцатилетней женщины. Приятное такое лицо с большими глубокими глазами, с утонченными чертами.
