— Что? Шутишь?
— Нет, — сохраняя самый серьезный вид, ответил Игорь. — Я тебе больше не позволю кидаться тортами. Хватит! Детей пора рожать! Завтра же и займемся. Есть у меня кандидатура…
— Ой не могу… — Даша опрокинулась на диван и задрыгала ногами. — А сам-то? Сам?
— Что — сам?
— Ты чего же не женишься?
— Я… Не успел еще.
— А помнишь, Игорь, помнишь, как ты был влюблен? — Она села, схватила его за руку. — Это уже перед отъездом твоим. Даже я помню! Ты был… Ты был особенный, ты светился весь… Я так ей завидовала! Где она?
— Откуда я знаю?
— Ты ей не звонил?
— Через пятнадцать лет?
— А давай позвоним?
— Она в Питере, ты что?
— Ну, по междугородному позвони. Струсил?
— Нет, но…
— Телефон забыл?
— Помню. Так его могли сто раз поменять. Она могла переехать.
— Звони! — Даша протянула ему трубку.
— А что я скажу? Здравствуй, я вернулся? Глупость какая-то…
— Звони! Давай, разведчик. Не робей! Что, слабо? — Она прищурила зеленые глаза.
Он медленно набирал номер.
— Не соединяется.
— Подожди, у нас всегда долго.
В трубке послышались длинные гудки. И у Игоря вдруг вспотели ладони. Хоть бы никто не ответил… Зачем я? Она замужем и все такое… И вдруг он услышал ее голос. Совершенно такой же, как пятнадцать лет назад.
— Лариса? Лариса, это ты?
— Да… Господи… Игорь? — быстро, не веря себе, воскликнул голос.
— Лариса! Я вернулся! — закричал в трубку Бобровников.
Кабинет первого заместителя генпрокурора освещала настольная лампа. В желтом круге стояла бутылка коньяка, блюдце с двумя аккуратно порезанными яблоками. Вокруг сидели все трое: Меркулов, Турецкий и Грязнов. Друзья делились впечатлениями от питерской операции. Говорил Александр:
— Представляешь, Костя, сколько людей через них прошло? У Гоголева более двухсот заявлений! Пять лет трудились на ниве «избавления от мук». Прямо фабрика смерти! Сволочи! Стрельцов-то сначала в благородство играл: мол, я могучий избавитель… Прекращаю мучения, освобождаю от страданий. Пока не приперли его к стенке…
— Ты лучше расскажи, как он от тебя из сортира сбежал, — посмеивался Грязнов.
— Ну бывает и на старуху Проруха: у них там лифтов в этом здании чертова туча. Чуть не упустили.
— Не чуть, а упустили, — поправил безжалостный Грязнов.
— Ладно! Эти пауки в банке, они сами себя жалят. Меньше хлопот. А то дали бы ему наши присяжные лет восемь, вышел бы он по амнистии и начал бы сначала. А так: Стрельцов убил Баркову.
— Это заведующая лабораторией?
— Ну да. Она им нужные результаты анализов клепала. Переходько застрелили братки Тихомирова.
— Переходько — это кто?
— Это, с позволения сказать, врач. Он убил Зою Михайловну Бобровникову. Депутат Тихомиров, правда, в бега ударился. Ищем его. Найдется, я думаю.
— А кто же расстрелял самого Стрельцова и его жену?
— Есть у меня соображения… — нехотя ответил Саша. — Главное, что мы эту свору обезвредили! Благодетели, понимаешь…
— А Верховный суд США на днях разрешил провести эвтаназию парализованной женщине… — заметил Меркулов.
— Так она пятнадцать лет в коме провела! И то сколько шуму было: сам президент выступил, высказался против.
— Я вот тоже иногда думаю, что не хотел бы в старости никому обузой быть… — вздохнул Константин.
— Прекрати! Что значит — обузой? Возможность ухаживать за близкими — это возможность грехи свои перед ними искупить… А то ведь после смерти совестью мучаешься: когда-то обидел, когда-то не пожалел… И вообще, когда любишь, разве об этом думаешь? Конечно, бывают случаи, когда невольно смерти пожелаешь… Если страдания невыносимы, конечно, всякое подумаешь… Но если узаконить эвтаназию, ты представляешь себе последствия, Костя? В нашей-то стране?.. Семейный бизнес Стрельцова — Никитенко — Барковой знаешь какую прибыль приносил? Сколько они добра нахапали! Квартиры, дачи, антиквариат, банковские счета… Там счет на миллионы идет! И все нажито на смерти!
— Это верно, — прогудел Грязнов. — Если такое и возможно, то не в нашей стае и не в наше время, как говорила Багира. Или Акела? Не помню. Важен смысл.
— Ладно, давайте не брать в свои головы то, что нам решать не предназначено! — резюмировал Костя. — Расскажите лучше, как Бобровников? Что это за наезд был?
— Наезд устроил Тихомиров, так считает Игорь. Это отдельная история. Они раньше пересекались, Бобровников вел дело депутата, когда тот ходил в членах ОПГ. Ну и опознали друг друга в самый неподходящий момент.
— А что вы его не привели? Все же член группы, хоть и внештатный.
— Он нынче сестру воспитывает, — широко улыбнулся Турецкий.
— Да! Сегодня ведь суд был! — воскликнул Меркулов. — Ей условно дали?
— Ага. Два года условно с освобождением в зале суда. Он ее оттуда на машине и увез, еле отбил от товарищей по партии. Говорит, ни на шаг теперь не отпустит.
— Ну я очень рад! Мне и полковник понравился, да и сестра его — девушка, судя по отзывам Турецкого, славная.
— Славная? Да будь я не я, а молодой, красивый и свободный, я бы сей же миг на коленях просил руки ея…
Мужчины молча воззрились на Александра.
— Это граф Лев Толстой. Из «Войны и мира». Монолог Пьера Безухова. Не дословно, но близко к тексту. Впрочем, вы все равно не читали.
И он лихо опрокинул стопку коньяка под дружный мужской смех.
— Увы, я женат, — трагически развел руки Александр, заканчивая таким образом мизансцену.
— У нас и без тебя жених есть, — напомнил Грязнов.
— О да! Туманов! Вот кого следует представить к награде! — уже серьезно воскликнул Александр. — Сунуть башку под эти психотропные лучи, причем зная, чем это может закончиться, это я вам скажу поступок…
— Что ж, может, и представим. Как он, оклемался?
— Да. когда мы уезжали, еще не очень. А давайте ему позвоним? Костя, разрешаешь?
Тот кивнул. Александр достал записную книжку, нашел номер, набрал.
— Позвони на мобильный, он же тебе давал, — прогудел Грязнов.
— Не, на мобильный неинтересно. Мобильный он сам возьмет…
— Алло? Это гражданка Ковригина? Или Туманова? — Саша включил громкую связь.
— Кто это? — раздался испуганный голосок, огласивший кабинет.
— «Кто», «кто»! Замгенерального прокурора в пальто!
