«Какого числа это было?»
«Сейчас скажу… Тринадцатого февраля. Послесвидания с отцом мы пошли на беседу с врачом».
«Как фамилия врача?»
«Никитенко. Елена Вячеславовна. И она сказала, что у отца старческий маразм, что его состояние будет ухудшаться, что медицина здесь бессильна. все, что они могут сделать, это обеспечить хороший уход. И добавила, что он будет находиться в вегетативном состоянии еще очень долго, так как у негоздоровое сердце».
«В каком состоянии?»
«Ну в бессмысленном… В состоянии идиота если вам угодно».
«И что дальше?»
«Ничего… Я очень расстроился. Даже плакал…» — Послышались всхлипывания.
«Успокойтесь, пожалуйста, будьте мужчиной; Может, дать вам валерьянки?»
«Не нужно! Спрашивайте, что там у вас еще?»
«Борис Львович, ваш отец был состоятельным человеком?»
«То есть?.. Ну как сказать…»
«Скажите как есть. За ним числилась какая-нибудь собственность?»
«Да, конечно, он всю жизнь работал! У него квартира в Москве».
«Одна?»
«Кажется, да». — Голос звучал растерянно.
«Дача, машина?»
«Есть дача на Николиной Горе».
«И все?»
«Я не знаю других дач», — твердо ответил Ратнер.
«А в Нарве?»
«Ну да, еще в Нарве», — нервничал Ратнер.
«Машины?»
«Две иномарки».
«Кем работал ваш отец?»
«Он был директором меховой фабрики».
«Вы знали, что он занимался теневым бизнесом? Что на его фабрике работали подпольные цеха?»
«Откуда мне было это знать? Он меня в свои дела не посвящал. Мы вообще жили в разных городах, пока не скончалась моя мама. И какое я имею отношение к его делам? — явно приободрился Ратнер. — Тем более после его смерти».
«После его смерти вы становитесь его наследником».
«Что вы хотите сказать? Я ухаживал за ним до последнего дня. Мы ему продукты носили…»
«Борис Львович, как вы прокомментируете этот документ?
— Это я ему договор с клиникой показываю, — пророкотал Грязнов.
Турецкий кивнул. Слышалось тихое потрескивание пленки, затем снова голос Грязнова:
«Ну? Я жду ответа. Вы заключили договор с клиникой. В графе «Предмет договора» указано: «Прекращение патологической жизнедеятельности Л. Д. Ратнера в связи с крайней тяжестью клинических проявлений основного заболевания»… Дата выполнения — семнадцатое февраля. Ваш отец скончался в этот день, именно семнадцатого февраля, не так ли?»
Дальше слышалось нечто невообразимое. Вой, плач, сквозь которые с трудом можно было различить слова:
«Это все Инна! Она специально спрятала договор, чтобы шантажировать меня! Стерва!! Но это она, она виновата!! Она меня уговорила! Она меня почти заставила! Когда врачиха предложила нам это, я даже не успел подумать, а Инна уже ответила «да!». Она ненавидит меня!!»
«Что предложила вам врач? Называйте вещи своими именами!» — жестко произнес голос Грязнова.
«Врач предложила нам провести отцу эвтаназию, так как у него был очень тяжелый клинический случай, так она сказала. И Инна согласилась!»
«Повторите то, что вы сейчас сказали: фамилия врача, и что она вам предложила».
«Врач Никитенко предложила провести эвтаназию моему отцу, Ратнеру Льву Давидовичу. И моя жена сразу согласилась».
«А вы отказались?»
«Я… Я ничего не соображал…»
«Под документом стоит ваша подпись. Вполне четкий росчерк. Рука, похоже, не дрогнула».
«Вы не понимаете, — с новой силой зарыдал Ратнер. — Я… У меня должен родиться ребенок! Вы не по-ни-ма-е-те-е… — взвыл он. — Я всю жизнь мечтал стать отцом…»
«И для этого уморили своего отца?»
Повисло молчание, после которого Ратнер еле вымолвил придушенным голосов:
«Я… Я не хотел… У меня… не было… выхода, — зашептал он. — Я не мог бы уйти от Ин…»
Послышался звук падающего тела. Грязнов щелкнул клавишей.
— Сердечный приступ. Увезли в дежурную больницу. Предварительный диагноз: обширный инфаркт. Вот так… Может, мы его и уморили, но он нас с Виктором тоже чуть с ума не Свел этой историей…
Мужчины замолчали, говорить не хотелось. Турецкий взглянул на часы:
— На пятнадцать назначена госпожа Ратнер. Я сам ее допрошу, если не возражаете.
Возражений не последовало.
— Виктор, в ИВС есть место, куда мы можем поместить женщину приятной наружности? С соблюдением всех необходимых формальностей?
Гоголев кивнул.
— Отлично. В семнадцать рабочее совещание по итогам дня. У вас есть час, чтобы выпить по паре рюмок и прийти в себя.
Госпожа Ратнер явилась точно в указанное время. Она нашла нужный кабинет, легонько стукнула костяшкой пальцев, услышала доброжелательное: «Входите, пожалуйста», надела на лицо маску скорби и печали, которую должно было оттенять чувство собственного достоинства (плечи развернуты, голова гордо приподнята, ресницы слегка опущены), и вошла внутрь.
В небольшой комнате за столом сидел вполне еще молодой мужчина (сороковник с хвостиком, прикинула Ратнер), который тут же поднялся (сразу видно интеллигентного человека!), помог внушительных габаритов даме снять шубку из шиншиллы, предложил стул, чай, кофе и сигареты.
Вольготно расположившись на весьма облезлом, надо сказать, стуле, Инна Яковлевна согласилась на чашку чаю (какой уж здесь может быть кофе? Помои, ясное дело), отказалась от сигареты, покосилась на диктофон. Симпатичный мужчина представился, оказавшись следователем по особо важным делам из самой Генпрокуратуры (ну держись, Борюська), нажал кнопку диктофона, упомянул какие-то статьи УПК — и разговор начался.
— Инна Яковлевна, вас вызвали в связи с вашим заявлением, которое вы подали на имя начальника уголовного розыска Санкт-Петербурга. В этом заявлении вы обвиняете своего мужа, Бориса Львовича, в смерти его отца, вашего свекра, правильно?
— Да. Я считаю Бориса виновником смерти Льва Давидовича.
— Смерть произошла в больнице?
— Да. В частной клинике «Престиж».
— Как Лев Давидович попал туда?
— Ну… Это модная клиника, ее очень рекламируют.
— Борис Львович слышал рекламу?
— Борис? Он вообще ничего не слышит! Во всяком случае, последнее время… Эту клинику порекомендовала моя приятельница.
— Она там лечилась?
— Нет, там лечилась ее родственница.
— И она довольна лечением?
