Вопрос. Почему?
О т в е т. Но ведь невозможно работать, когда тебя так откровенно подставляют. В конце концов, это просто опасно. Последней каплей было то, что под моей подписью в компьютере появились результаты исследований, которые я вообще не проводила. Я в тот день вообще не дежурила, меня не было в клинике. Ну как же можно работать в таких условиях?
Вопрос. Почему к вам так относились? Вы плохо работали?
О т в е т. Я старалась хорошо работать изо всех сил, поверьте! Почти за двадцать лет рабочего стажа у меня в трудовой книжке только благодарности, грамоты и прочие знаки… внимания со стороны руководства. Но в этой клинике… Им не нужен был хороший работник, им нужен был свой человек, а я была чужая.
В о п р о с. Вы были свидетелем какой-либо противозаконной деятельности?
Ответ. Ну… Нет, не была. Хотя что считать противозаконным. Когда здоровому человеку ставят диагноз болезни, лечение которой существенно облегчит его кошелек… Не знаю, как это оценивать с позиций Уголовного кодекса, но с позиций нравственности — это безнравственно. Я очень рада, что ушла оттуда, так как всё равно не смогла бы там работать.
В о п р о с. Вы общались с Юрием Петровичем Бобровниковым?
Ответ. Да, несколько раз буквально по десять минут. Последний — шестого января, после конференции, накануне увольнения. Я очень мучилась тем, что академику предъявят меня, так сказать, как виновницу его горя. И пришла к нему, чтобы объясниться.
Вопрос. Какое он тогда произвел на вас впечатление?
О т в е т. Ну как — какое? Человека, потерявшего жену, с которой прожил полвека… Он был очень удручен, но нашел в себе силы успокоить меня, утешить. Это был человек удивительной мудрости и мужества.
Вопрос. Вам не показалось тогда, что у него возникли проблемы с памятью?
О т в е т. У Юрия Петровича? Что вы! У него была прекрасная память! И никаких изменений я не заметила. Впрочем, может быть, Катя Игнатьева что-нибудь заметила — она дежурила возле него последние дни. А я на следующий день уволилась.
Вопрос. Что ж, Наталия Сергеевна, спасибо. Прочтите, пожалуйста, протокол и распишитесь на каждой странице.
Ответ. Пожалуйста. Где расписываться? Здесь? Ага…
Катя Игнатьева, отделенная от приятельницы толстой стеной добротного кирпичного здания, беседовала с любимцем Турецкого, очень перспективным и немного застенчивым следователем Кириллом Сергеевичем Безуховым.
Именно беседовала, потому что Безухов умел создавать такую атмосферу, что допрашиваемый им человек совершенно не чувствовал себя лицом, дающим показания.
Для начала он угостил Катю чашечкой кофе, разрешил ей курить, завел разговор о прекрасном городе Петербурге, жить в котором, наверное, такое счастье… Екатерина, которую в начале разговора смущало потрескивание ленты диктофона, совершенно раскрепостилась.
— Скажите, Екатерина Семеновна, вы ведь работали в клинике «Престиж»?
— Да, работала.
— Кем?
— Медицинской сестрой.
— И как вам там, нравилось?
— Смотря что… Зарплата, конечно, неплохая. Но и заморочек хватало.
— А именно? — удивленно поднял белесые брови Безухов.
— Ну… Знаете, что такое частная клиника? Каждый подставляет каждого. Главная задача — все свалить на другого.
— А что же сваливать? Разве все так плохо работают?
— Ну… Плохо — не то слово. Работают хорошо, только на себя. В том смысле, что каждый старается побольше денег срубить. Врачи пациентов завлекают всеми средствами, диагнозы ставят такие, что на кладбище пора. Ну и лечение соответственно по стоимости такое, что тоже хоть в гроб ложись… А если что не так: жалобы от больных или летальный исход — виноваты стрелочники. Вот и меня практически заставили уйти после смерти одного больного. Как будто я его лечила!
— Это какого больного? Как фамилия? Имя, отчество?
— Бобровников. Юрий Петрович Бобровников. У него сначала жена в клинике умерла. Так ее смерть пытались на врача-лаборанта повесить, на Наташу Ковригину. Она в соседнем кабинете сидит.
— Не сидит, а дает показания, — с улыбкой поправил Безухов.
— Ну да, — улыбнулась в ответ Катя. — Только я вам прямо скажу: Наталия ни при чем! Подставили ее, да и меня пытались.
— А вас как?
— А так. Бобровниковой с утра худо было. Беспокойная была, агрессивная даже. А мужа при ней в тот момент не оказалось, он куда-то по делам ушел. Ну вот, из лаборатории звонит Наталия, говорит дежурному врачу, что у Зои Михайловны низкий сахар, а он ей в ответ нахамил: мол, не лезь не в свое дело.
— Вы слышали их разговор?
— Ну да, я рядом стояла. И ее голос слышала, она с перепугу почти орала в трубку. А он ей нахамил. И меня отослал: дескать, шла бы ты покурить, не путалась бы под ногами. Мне что? Сказали покурить, я и пошла. А вернулась минут через пятнадцать, она уже при смерти.
— Бобровникова?
— Ну да. И умерла.
— А как умер ее муж?
— Академик? Не знаю… Он после ее смерти очень резко сдал. То есть первые несколько дней еще держался, пока похороны, то да се. А потом его как раз на другое отделение перевели, и он прямо на глазах… Я такого раньше даже не видела…
— Что именно на глазах? Постарайтесь объяснить.
— Ну… На глазах впал в беспамятство полное. Я к нему прихожу завтраком кормить, он по сто раз спросит, как меня зовут. И Тут же опять забудет… И совершенно беспомощный, покорный, как овощ какой-то, прости господи…
— Как кто?
— Ну так в психушках полных идиотов зовут. Тихие, как растения. И ничего не соображают. Вот и он таким же стал. Причем буквально за каких-то три-четыре дня. Я и не думала, что горе может так изменить человека, правда!
— Вот вы, Екатерина Семеновна, говорите, что Бобровникова после смерти жены перевели на другое отделение. На какое и почему?
— На отделение геронтологии, там у нас старики лежат. Хотя и не только старики, бывают и молодые. Заведующая отделением — Елена Вячеславовна Никитенко, она как раз занимается проблемами старости. Она и Бобровникова вела.
— И что же она, не замечала, что состояние больного так резко ухудшается?
— Как — не замечала?! Она же его каждый день осматривала:
— Но может, какие-то препараты меняли, вы же ему лекарства давали?
— Препараты никакие не меняли. Так, витамины… Единственное, что ему делали, облучали чем-то.
— Облучали? — мирно спросил Безухов. — Кварцем, что ли? Типа солярия?
— Нет, — снисходительно улыбнулась Катя. — Какие-то особые лучи, типа УВЧ, что ли. Я даже не знаю, откуда они на него шли. Только мне всегда было велено: входишь в палату — выключай кнопку, выходишь — включай. Никитенко сказала, что это лечение сном. Что, мол, у старика такой стресс, что ему нужно больше спать. Заспать горе, как в народе говорят. А что? Может быть… Сон — лучшее лекарство. Только на Бобровникова лучи эти не действовали: спал он мало. Лежит в постели и в окно смотрит.
