Он хотел было огрызнуться на «шкета», но вовремя сообразил, что перед ним стоит пахан «южан», о котором был наслышан еще на этапе, и довольно спокойно ответил:
«Хабаровский этап».
«Первоходок?»
Калистрат на это только вздохнул тяжко.
Судя по всему, Тенгиз оценил этот его вздох по-своему и уже более доброжелательно спросил:
«И за что же тебя, голубя, на строгий режим?»
«Мокруха!»
«Даже так?!» – удивился Тенгиз, а его ближайшее окружение уважительно хмыкнуло. Мокруха – это уже серьезная заява на свое место в криминальном мире.
«И как же тебя звать-величать прикажешь?»
«Калистратом».
«Ну что же, погоняло достойное, его и носить будешь, – подытожил Тенгиз и кивнул черной как смоль головой на свободную панцирную койку: – Обживайся помалу и будь как дома».
Наслушавшийся в СИЗО о тех порядках и законах, которые господствовали на зонах, и уже готовившийся к самому худшему, Калистрат чуть не расплакался тогда от этих слов и уже загодя стал послушной и верной тенью Тенгиза. И продолжалось так до тех пор, пока зону не принял новый хозяин, полковник Чуянов, видимо, решивший обломать рога пахану, под которым уже ходила большая половина колонии.
В то утро, Калистрату оно запомнилось омерзительно дождливым и холодным, его поставили на подчистку промзоны, сунув в руки метлу, как вдруг его окликнули. Обернувшись на голос, он увидел незнакомого зэка, махавшего ему рукой от ворот столярного цеха.
Положив метлу, он подошел к воротам столярки и негромко, с достоинством произнес:
«И чего скажешь?»
Однако блондин даже не обратил внимания на его вопрос и только усмехнулся нехорошо. Правда, эту его усмешку он вспомнил чуть позже.
«Калистратом, значит, будешь?»
«Ну!»
«Привет тебе от Сизого».
В ту минуту он даже сообразить не успел, что к чему, а его уже заволокли в столярку, и он только там понял, что вместе с этим «приветом» надвигается нечто страшное. Рванулся было к двери, но кто-то подставил ему подножку, и уже когда он падал, его догнал хлесткий удар кулаком в ухо.
Потом еще удар, еще… Кто-то ткнул его мыском сапога сначала по ребрам, потом по печени, он сжался было, прикрываясь от сыпавшихся на него ударов, но в этот момент чей-то литой кулак опустился ему на затылок, и он словно завис в болезненно-кровавом пространстве.
Очнулся от запаха дурманно пахнувшей стружки, и единственное, что раскаленной болью пронзило его сознание, это то, что ему не просто «передали привет» от Сизого, который также топтал зону в малолетке, но сейчас его еще и опустят, приложившись к его оголенной заднице поочередно.
И тут его вырвало.
Вырвало страшно, выкручивая кишки наизнанку, будто все внутренности воспротивились тому страшному, унизительному и паскудному, что ждало его впереди. Ему мстили страшной местью, видимо, выполняя заказ Сизого.
Он шевельнулся на куче, придерживая рукой спущенные штаны, и в этот момент его пробил не менее страшный понос…
«Вот же падла! – выругался кто-то. – Не мог, козел, не обделаться».
В этот момент дернулась входная дверь, предупредительно закрытая на щеколду, и в нее требовательно забарабанили кулаком. Это было спасением.
Барахтаясь в собственной блевотине, он стал натягивать штаны, а ему в уши уже вкладывали слова:
«Запомни! В должниках ты у Сизого ходишь. За то, что подставил его и он из-за тебя теперь, сучара поганая, зону топчет. Так что, все еще впереди».
Уже за дверями столярки его вырвало снова, и он, словно пьяный, побрел на подкашивающихся ногах к огромной луже, чтобы замыть свой позор.
Когда рассказал об этом Тенгизу, тот только скрипнул зубами и пробормотал негромко:
«С нового этапа беспредельщики. И уже кто-то проплатил за твою задницу. Судя по всему, все тот же Сизый».
«Как… проплатил?»
Калистрат хорошо помнил, как на него, как на недоразвитого, удивленно покосился Тенгиз.
«Да очень просто. Заказали, выходит, твою задницу. Чтобы с позором великим по зонам шел».
«И что же мне теперь делать?» – голосом, осевшим от страха, спросил он.
«Меня держаться, – посоветовал Тенгиз. – Попробую разобраться, но не сразу, конечно. И еще совет: не вздумай об этом языком своим трепать, тебе же хуже будет».
Однако он страшился не только позора. Боялся он и того, чтобы лишний раз не остаться одному в каком-нибудь укромном месте. Что ж касается столярки, то обходил ее за три версты. И когда бугор приказывал вывезти оттуда стружку с опилками, находил сотни причин, чтобы только не заходить в нее.
И страх этот, навязчивый уже, не покидал его ни днем, ни ночью, превращаясь в нечто обволакивающее и материальное. А Тенгиз все молчал, будто испытывал Калистрата на вшивость.
К разговору этому он вернулся едва ли не через полмесяца, когда Калистрат, от которого съедающий страх оставил только кожу да кости, уже больше ни о чем думать не мог.
«Значит, так, щегол, – произнес Тенгиз, отхлебнув из черной кружки свежезаваренного чифирка. – Тебя действительно решили наказать за твоего Сизого, который, судя по всему, в своей малолетке набирает авторитет. И накажут, как бы ты ни брыкался».
После этих слов, которые прозвучали как приговор, Калистрат вдруг почувствовал, как у него словно оборвалось все внутри, и он только смог выдавить из себя:
«И что же мне делать теперь?»
«Что делать, говоришь? – покосился на него Тенгиз. – Можно, конечно, кое-что сделать, но для этого у тебя кишка тонковата».
«Да ты скажи… скажи только! – взмолился Калистрат. – Я на все пойду!»
Он хорошо помнил, как Тенгиз отхлебнул еще глоток чифиря и с какой-то пристальной настороженностью покосился на Калистрата.
«Короче, так. Надо заявить о себе. И заявить так, чтобы о тебе не только в «семерке», но и по всем зонам братва заговорила. – И пояснил: – Чтобы тебя сразу же в авторитеты возвели. И вот тогда-то уже никакой Сизый тебя домогаться не сможет. Его самого на заточки возьмут».
«Но как?!»
«Да очень просто. Замочить кого-нибудь по-серьезному. Скажем, того же хозяина. Больше тех пятнадцати, которые ты уже имеешь, тебе не дадут, а вот братва и люди серьезные о тебе по всем зонам заговорят, это я тебе гарантирую. – Подумал немного и добавил: – Ну, а если боишься, жди, когда суд над тобой сотворят…»
…Боль, казалось, немного отпустила, и вышедший из полузабвения Калистрат с тоской думал о том, был ли у него на тот момент еще какой-нибудь выход. И сам же себе ответил: «Не было». Оттого и согласился с тем, что сказал ему Тенгиз. Будто в омут с водой бросился.
