А ведь он, подъезжая к дому, мечтал о спокойном ужине в домашней обстановке, о чистой и ухоженной девушке, которая встретит его у дверей и ласково улыбнется ему. Лютову было важно увидеть именно это. Совместная жизнь его с женщиной – в принципе – являлась для него сложной задачей. Он не смог жить со своей бывшей женой не потому, что она предпочла ему другого. Это была повесть для Марго. На самом-то деле жена его просто раздражала своим присутствием. Ему не нравилось в ней все. Ее манера подолгу валяться в постели, кисловатый запах ее тела, когда она появлялась неумытая на кухне и бухала на плиту сковороду, шарканье ее домашних шлепанцев по паркету, ее мерзкий шелковый халат желтого цвета… Он не любил ее, но так хотел до брака, что, убеждая ее в обратном, и сам понемногу начал в это верить.
Что касалось Наташи Троицкой, которая нравилась ему в любых видах и он просто бредил ее запахом молока и ванили, с ее смертью умерли и его надежды обрести свою, близкую ему духом и телом женщину. После ее кончины стали возникать ни к чему не обязывающие случайные связи с женщинами любых возрастов. Он спал с ними, чтобы выплеснуть свою сексуальную энергию. Хотя попадались и такие, которые не соглашались на секс до свадьбы. С ними он рвал жестко.
Марго была дочерью своей матери, но слишком молода. И не по годам, а по своему развитию. Наташа Троицкая сумела за свою недолгую женскую жизнь не расплескать чувственность и запас улыбок. Как бы ее жизнь ни била (а Марго появилась в результате ее связи с каким-то проходимцем, который после известия о беременности Наташи слинял из города и ни разу не объявился с тех самых пор), Наташа излучала свет и почти никогда не плакала. Марго же подчас, сама того не замечая, упивалась своей интернатской тяжелой «жистью» и своими непутевыми мужиками, которые (во всяком случае, один точно) поколачивали ее…
Ее стремление во что бы то ни стало разбогатеть за чужой счет раздражало его, но не настолько, чтобы он выставил ее вон. Он видел в ней родственную душу, тень Наташи, и уже любил ее по-своему.
И теперь, глядя на ее хитрое и насупленное лицо, которое она заготовила заранее, приготовившись к бою, ему вдруг расхотелось ее в чем-либо разубеждать. Пусть себе поживет в этом особняке, пусть поймет сама, что сильно ошибалась, намереваясь таким дурацким способом навести справки об Инге Новак.
– Ладно, мойся, приводи себя в порядок. Я разогрел еду, за столом расскажу тебе кое-что о твоей соседке по купе…
Марго уже через пять минут сидела за столом как пай-девочка, вперив в Лютова свои огромные глазищи.
– Значит, так, – говорил он не спеша, разливая суп по тарелкам. – Инга Новак, ей было двадцать три года. Она действительно была прописана в приобретенной полгода тому назад квартире на Рождественке. Но перед этим она жила где-то в Люблине, у меня есть адрес… Кажется даже, что та квартира сгорела или что-то в этом духе. Словом, дом на снос… У нее есть сестра, Валентина. И вот та, первая квартира, что в Люблине, раньше принадлежала мужу сестры, Андрею Александровичу Астрову. Значит, и Валентина тоже Астрова. По документам они сейчас должны проживать в сельской местности, где-то под Самарой, в поселке Синенькие. Так что у твоей Инги есть родственнички, то есть прямые наследники… И я так думаю, что хватит тебе дурить, позвони в милицию, расскажи, где ты закопала труп, а дальше все закрутится уже без тебя… От ее вещей постарайся избавиться, в этом я могу тебе даже помочь, мало ли что… Что касается тех денег, что ты нашла в ее кошельке, то если у тебя что осталось – верни их хозяйке…
Марго поперхнулась.
– Я имею в виду, отвези в ее квартиру и положи на видное место. И еще, ты там, в квартире, гараже, много оставила своих «пальчиков»?
– Не знаю… Но отдавать ей деньги я не собираюсь. Ты бы видел, какую могилу я ей выкопала, разве это не стоит денег?
– Марго, – Лютов аж покраснел от злости, – ты вообще-то соображаешь, что несешь?! У тебя что, денег нет? Я же показал, где они лежат, и откуда ты можешь брать столько, сколько тебе нужно будет. Если уж у тебя такие аппетиты, куплю я тебе и шубу, и машину, чтобы ты только не разевала рот на чужое! Неужели тебя этому мать не учила?
– А чем это ее родственнички лучше меня?
– Ты хочешь поссориться?
– Нет, я хочу туда, в офис, у меня там дела… И вообще, я нашла себе работу.
– Работу?
И она передала ему разговор с Марком про то, чтобы ей попробовать себя в роли натурщицы.
– А кто это, интересно, будет тебя рисовать? Какой-нибудь одинокий мужчина-извращенец?
– Не знаю. Мне известно только, что он немой.
– Господи, час от часу не легче…
Но остановить он ее все равно не мог. Поужинав, Марго переоделась в более-менее приличные лютовские джинсы, подвернув их внизу дважды, поменяла его рабочий халат на линялую толстовку и хотела было уже надеть лыжную шапочку, как получила легкого пинка… Обернулась, но, услышав: «Не смей прятать свои чудесные волосы», передумала давать сдачи. Уж не так часто ей приходилось слышать в свой адрес комплименты.
* * *
Три дня Марго позировала художнику, вокруг которого Марк Аврелий (так она про себя называла старика Марка) «наклубил» сплошные тайны. По первичным признакам сидящего перед ней существа, укутанного в длинный халат мышиного цвета (на голове его имелся цветной шутовской колпак, по словам Марка Аврелия, он подобрал его на Красной площади во время народной гульбы в новогоднюю ночь: красно-сине-желтый, из поролона, с бубенчиками), это все же была женщина. Она молча рисовала обнаженную Марго, и мысли ее, судя по задумчивому худенькому личику с большими бездонными зелеными глазами, витали где-то за пределами человеческого сознания. Она казалась сумасшедшей, поэтому Марго первое время трусила, оставаясь с ней наедине в тихой (сюда не доносился шум улицы), хорошо освещенной комнате. Марго сидела на красном плюшевом диване, накинув на грудь серую шелковую драпировку, волосы ее были высоко подняты (укладывали их они вместе с Марком Аврелием, используя купленные специально для этой цели допотопные шпильки и «невидимки»). Художница же мостилась на неудобном табурете, перед ней стоял самодельный мольберт.
– Может, вы мне скажете наконец, как ее зовут? – не выдержала к концу третьего дня Марго и приперла старика к стенке. – Иначе не пойду. И вообще – разорю все ваше осиное гнездо…
– Убью, – спокойно, без лишних слов, ответил ей Марк Аврелий. – Но перед этим сниму скальп, выну сердце, печень…
– А из крови сделаете кровяную колбасу? – Она его нисколько не боялась. Знала, что человек, умеющий готовить такой чудесный суп из шампиньонов, который они только что втроем прикончили («художница» все время молчала и ела очень мало, как птичка), не способен на обещанные злодейства.
– Во-первых, Марго, не принято в присутствии человека говорить о ней в третьем лице, – поправил он ее мягко, как учитель. – Во-вторых, ты доказала, что в состоянии работать с нами, поэтому можешь звать ее Машей.
